— Здравствуйте, Василий Сергеевич! — прокричал он.
— Здорово, Миша! Ну как?
— Порядок в автомобильных частях!
— Трогай!
Трактор уверенно пополз навстречу непроглядной молочно-белой мгле.
— Значит, летом на автомашине, а зимой на тракторе! — сказал Василий, наблюдая, как ловко парень орудует рычагами.
— Точно, Василий Сергеевич, — отозвался тот, не отрывая глаз от лобового стекла. — Зимою у нас машины ходят мало: дороги занесло, и сидит шоферня без дела, как сурки в норах. А без работы какая жизнь…
Кабину со всех сторон окутывало снегом, и Василию порою казалось, что дальше нет пути, но Кузнецов по каким-то известным только ему ориентирам, уверенно вел послушную машину.
Василий взглянул на часы — проехали не больше двадцати минут, а ему чудилось, будто целую вечность плывет он в этой непроглядной снежной мгле. Белые вихри остервенело налетали на стекла, точно хотели раздавить их, чтобы ворваться в теплое пристанище людей, появившихся на степной дороге.
Трактор полз медленно, так медленно, что Василию казалось, будто машина остановилась, не в силах двигаться дальше, а покачивается и вздрагивает кабина от яростного ветра.
Василий снова посмотрел на часы — время тянулось медленно, будто мешала его движению свирепая и неумолимая вьюга. На душе у него было тревожно: успеет ли он? Застанет ли больного в живых? А тут, как назло, ползли в голову заученные еще в студенческие годы слова из учебника по хирургии о заворотах: «…больной быстро теряет силы, и болезнь в короткое время заканчивается смертью…». Вспомнились лекции профессора Казанского и его слова: «При завороте хирург должен подходить к больному с ножом в руках… Промедление — смерть».
Нет у врача более ненавистного и лютого врага, чем смерть! И все, что он делает: выслушивает ли сердце пациента, постукивает ли резиновым молоточком по сухожилиям или просто ведет беседу с больным человеком, — он уже готовит удар по своему непримиримому врагу.
Некоторые думают, что врачи, привыкшие видеть страдания людей, огрубели сердцами, равнодушны к чужой болезни, что они без жалости могут резать живое человеческое тело. Но кто может измерить гнетущую сердечную боль и те душевные терзания, которые испытывает врач, если его искусство не помогает больному человеку? Кто не может понять нетерпение врача, когда он торопится на вызов? В ту минуту у него единственное и самое сильное желание — скорей!
Было подобное желание сейчас и у Василия, но как он мог поспешить к больному, если впереди лежала трудная, занесенная снегом дорога.
Кузнецов остановил трактор.
— Кажется, мы с дороги сбились, — неуверенно сказал он, протирая рукавицей затуманенное стекло.
— Сбились? — ужаснулся Василий.
А ветер, словно обрадовавшись горю люден, торжествующе взвыл и с новой силой закружил снежные вихри, ошалело стуча и хлопая по кабине.
Кузнецов открыл дверцу и встал на гусеницу. Не прикрывая лица, он всматривался в непроглядную даль, потом неожиданно спрыгнул и сразу пропал, будто растворился в белой мгле.
«Куда это он пошел, еще замерзнет», — забеспокоился Василий и крикнул в открытую дверцу:
— Миша-а-а, верни-и-ись!
Осмотрев больного, Борис Михайлович струхнул: что же делать? Он понимал: нужна срочная операция, без нее гибель пациента почти неизбежна. Может быть, встать к операционному столу самому? Нет, это не выход, с операцией он не справится и пациенту не поможет…
И за всю свою жизнь доктор Лапин впервые пожалел о том, что он терапевт, а не хирург.
«Был бы сейчас Донцов… Была бы погода… Был бы… была бы… Но что-то нужно делать, да, да, делать, делать», — твердил он себе.
— Борис Михайлович, может, на лошадке отправим в Заречное? Сам повезу, — предложил Корней Лукич.
Главврач сердито отмахнулся.
— А что будем делать, — развел руками старый фельдшер.
— Всех на ноги поднимем, а больного спасем, — и Борис Михайлович бросился к телефону, чтобы сообщить в райбольницу о тяжелейшем больном, потом он позвонил в райком партии: на всякий случай там тоже должны знать, что в Федоровке несчастье.
— А теперь, Корней Лукич, садитесь и не отходите от телефона до тех пор, пока не вызовите областную больницу. Просите, чтобы самолетом немедленно прислали к нам хирурга.
— Какой там самолет в такую пургу, — возразил фельдшер.
— Звоните! — потребовал Борис Михайлович. — И не забудьте, пожалуйста, записать фамилию врача, с которым говорить будете…
После телефонных разговоров с районом и областью Борис Михайлович почувствовал некоторое облегчение и отправился в ординаторскую, чтобы заняться самым важным документом — историей болезни. Казалось, что за всю свою врачебную практику он никогда с такой дотошностью не заполнял знакомые графы бланка истории болезни. Сейчас у него была одна забота: записи должны быть полными и точными. Борис Михайлович трудился над этим важным документом так усердно, будто за плечами стоял неумолимо строгий следователь.