— Борис Михайлович, у больного опять рвота, — сообщила вошедшая дежурная сестра.
Лапин бросил на нее недовольный взгляд, точно сестра была во всем виновата.
— Вот вам история болезни, вот мои назначения, выполняйте точно, отмечайте каждое выполненное назначение.
Медсестра переписала в свою тетрадь назначения врача, Борис Михайлович проверил ее тетрадь и вдруг взбеленился:
— Что вы пишете, Богатырева! «Камф», что это значит? Я спрашиваю, что это значит?
— Камфора, — робко ответила Вера.
— Пишите полностью! Это ваш официальный документ! Переписать!
За окном разбойничала вьюга. «Эх, разыгралась, родимая, домой не доберешься», — невесело подумал Борис Михайлович.
В ординаторскую вошел Корней Лукич.
— Из МТС приходили, говорят, по радио передавали из Заречного, выехал сюда Василий Сергеевич, — быстро сообщил он.
— Как выехал? На чем?
— Должно быть, на лошадях, — предположил старый фельдшер. — Передавали, чтобы готовились мы к операции.
«Ага, зашевелились там… Отлично», — обрадовался Борис Михайлович, уверенный в том, что его телефонные звонки всполошили всех. Он, конечно, понимал, что Донцов в такую погоду не доедет, а придется ему заночевать в поле или в каком-нибудь селе, но главное все-таки сделано: он, главврач, не сидел сложа руки.
— В двадцать седьмом году, помнится, был такой буран, потом в тридцать девятом, и вот сейчас. Тогда с жертвами. Замерзали в степи люди, — говорил Корней Лукич.
— С жертвами, говорите? — заинтересованно переспросил Борис Михайлович, а потом холодно добавил: — Сегодня тоже могут быть жертвы… Тут уж ничего не поделаешь — стихия…
— Я нынче останусь ночевать в больнице, а то вдруг обмороженный поступит, — заявил старый фельдшер.
— Да, да, оставайтесь. Я хотел сам заночевать, но если вы — пожалуйста, не возражаю, потом отгул получите.
Борис Михайлович был твердо уверен, что сделал все возможное для спасения больного, и не его, Бориса Михайловича, вина, если разыгрался буран да такой, что эвакуация в райбольницу невозможна, принять самолет с хирургом тоже немыслимо. Так уж сложились обстоятельства… Он бережно обмотал шерстяным шарфом шею, надел пальто, шапку и, подняв каракулевый воротник, в три часа дня отправился, как всегда, на обед.
Корней Лукич не находил себе места. Прислушиваясь к сердитому завыванию ветра, он думал о Донцове: «Трудно придется Василию Сергеевичу в такую погоду?». Кому, кому, а Корнею Лукичу известно, что такое степной буран. Доводилось ему не раз попадать под метели — и в стогах сена, и в ометах соломы ночевал. Но ведь ему знаком здесь каждый кустик, каждый овражек известен. Выручала порой умная больничная лошадка: привозила домой по бездорожью.
Он заглянул в амбулаторию. На прием в этот день никто не явился, кому в такую пору охота высовывать нос из теплой избы. Старшая сестра Нина Суханова бесцельно переставляла в шкафу с места на место пузырьки и бутылки с лекарствами.
— Ну, как он?
— Плох, — тихо ответил Корней Лукич, зная, что Суханова спрашивала о больном.
— Неужели погибнет?
Корней Лукич промолчал.
— Неужели Василий Сергеевич опоздает? Трудно добираться по такой погоде.
Корней Лукич снова промолчал, и это молчание Нина Суханова расценила по-своему. С тех пор, как стала старшей сестрой, она вдруг почувствовала, что все как-то охладели к ней. Только один Борис Михайлович был по-прежнему внимательным и заботливым. Даже без ее просьбы он приказал, например, завхозу завезти ей первой топливо, он учитывал часы переработки, находил возможность оплачивать их.
— Видать, Ниночка, неравнодушен к тебе Борис Михайлович, — иногда посмеивался муж Нины Сухановой.
— Да, он ко мне удивительно хорошо относится, — отвечала она и никак не могла понять, что заставляло главврача проявлять к ней такую сердечность. Даже Лариса Федоровна, и та приветливо улыбалась при встречах, зазывала в гости.
— Вы, Нина Викторовна, единственная самостоятельная женщина в больнице, — говорила ей докторша.
Всякий раз подписывая требование на медикаменты, Борис Михайлович не забывал напомнить старшей сестре: