— Спасибо, спасибо, товарищи, — растроганно благодарил Василий, чувствуя себя так, словно после долгой и вынужденной разлуки вернулся, наконец, в родную семью к близким и дорогим сердцу людям…
Вбежал Корней Лукич, и бас его заглушил сразу все голоса.
— Василий Сергеевич! Здравствуйте, долгожданный путешественник!
— Доброго здоровья, Корней Лукич. Как больной?
Старый фельдшер потупил глаза и обреченно молвил:
— Худо, очень худо, кажется, опоздали вы…
— Опоздал? — дрогнувшим голосом переспросил Василий и отчужденным взором обвел притихших женщин, как будто осуждал их за радость, которую проявили они при встрече, а радоваться-то, оказывается, нечему: больной плох…
— Халат, — потребовал он.
…Дежурство нынче было на редкость беспокойным. Порядком уставшая Вера Богатырева спешила по коридору к старшей сестре за морфием, и вдруг остолбенела от неожиданности, увидев перед собой Мишу Кузнецова. Не привидение ли? Он стоял в расстегнутом полушубке, пропахший бензином и машинным маслом.
— Миша? — удивленно прошептала она, не решаясь двинуться с места.
— Здравствуйте, Верочка, — с радостной и немного смущенной улыбкой проговорил он, подходя к ней.
— Как же вы?
— На тракторе. Василия Сергеевича привез. — Он взял ее белую, маленькую руку и бережно, будто боясь раздавить, пожал.
— И сегодня уедете?
— Нет, подожду, когда утихнет.
«Ой, правильно, ой, хорошо!» — чуть было не вырвалось у Веры. Вот и снова увидела Мишу, теперь уже не письма, а он сам, живой перед ней… Она тоже часто писала ему, но разве в письмах обо всем расскажешь… Иногда по вечерам он звонил в больницу, однажды по пути заезжал поздней осенью.
Дверь приемной отворилась. Оттуда вышел Василий Сергеевич. Даже не заметив сестру, он шел быстро, о чем-то разговаривая с Корнеем Лукичом. Вера тоже побежала вслед за доктором, у двери стационара остановилась, взглянула на Кузнецова, виновато улыбнулась, дескать, что поделаешь, я дежурная сестра и должна спешить туда…
В одиночной палате-изоляторе лежал знакомый Василию колхозник Клыков — брат Константина Ивановича. Лицо его, заросшее рыжеватой щетиной, было мертвенно-бледным и страдальчески перекошенным, черты заострились, губы посинели, а глаза, ввалившиеся и полные страха, смотрели так, словно требовали: скорее режьте, спасайте.
«Глаза просят операции», — вспомнились Василию слова профессора. «Неужели опоздал, неужели все кончено», — с тревогой думал Василий, внимательно осматривая больного. Осмотр оказался малоутешительным. Пульс у Клыкова был частый и слабый, кисти рук бескровные и холодные, язык сухой и серый, живот тверд и вздут.
Сравнивая свои данные с записями в истории болезни, Василий установил заворот — кишечную непроходимость. Значит, нужна срочная операция, потому что жизнь Клыкова угасала с каждой минутой.
— Кирилл Иванович, на операцию согласны? — тихо спросил Василий.
— Да, да, — еле выдавил из себя тот.
— На стол, — распорядился хирург и отправился в ординаторскую, чтобы снять бурки. Там на тумбочке он увидел раскрытый учебник хирургии — кто-то уже интересовался кишечной непроходимостью, — читал книгу. Он тоже заглянул туда, быстро прочел ход операции, все было как будто знакомо, ему доводилось оперировать подобных больных в институтской клинике под наблюдением профессора.
«А здесь под чьим наблюдением встанешь к операционному столу?», — пронеслось в голове, и вдруг Василий почувствовал, как его стала обволакивать какая-то неприятная робость. Он боялся этой операции, зная, что она может закончиться трагически: больной слишком слаб, а болезнь тяжела и опасна. Там, в степи, пробиваясь на тракторе сквозь дикую пургу, он чувствовал себя куда уверенней, чем теперь, когда нужно брать в руки нож. Впрочем, даже умудренный летами и опытом хирург и в тысячный раз подходит к операционному столу с тревожным волнением: а с чем встретится острая сталь его ножа? Ведь каждый разрез — это до некоторой степени прыжок в неизвестность… Конечно, хирургия как наука шагнула далеко вперед, и в арсенале хирурга, кроме умения владеть скальпелем, имеются теперь могучие средства борьбы за человеческую жизнь. Все это хорошо было известно Василию, он всегда гордился своей древней профессией, он восхищался журнальными статьями, книгами, в которых описывались чудесные, немыслимые ранее оперативные вмешательства, и сам порой мечтал о подобных операциях. Но жизнь зачастую не считалась ни с какими успехами хирургической науки, и ей не было дела до того, что где-то, далеко, далеко от Федоровки, в больших больницах и клиниках собираются на консилиум ученые мужи, работают лаборатории, рентгеновские установки, что где-то к услугам хирурга новейшая диагностическая аппаратура вплоть до применения энергии расщепленного атома. Василий понимал: когда-нибудь все это появится и в сельской больнице. А сейчас жизнь требовала от него немедленных действий. И здесь, в далеком степном селе, занесенном снегом, он должен спасти человека, как спасают в больших клиниках умудренные опытом хирурги.