— Спасибо, дружище, выручил ты нас, вовремя примчался и, можно сказать, из могилы вытащил человека. Правда, я здесь тоже не дремал, но сам понимаешь, без ножа трудно было надеяться на успех. А теперь садись и рассказывай о съезде. Главное, как прошел твой доклад? Наверное, под аплодисменты? — Хотя Борис Михайлович и говорил горячо и спрашивал как будто с живой заинтересованностью, но серые глазки его показались Василию похожими на две узкие льдинки!
— Доклада я не читал…
— Как не читал? — опешил Борис Михайлович.
— А вот так — не допустили к высокой трибуне.
Лапинские льдинки начали плавиться, поблескивать искорками.
— Постой, постой, я что-то ничего не понимаю. В чем дело? — оживленно спросил он.
И Василий откровенно рассказал обо всем, что случилось с ним на съезде.
Не перебивая, Лапин слушал внимательно, и глазки его теперь весело поблескивали, хотя лицо выражало крайнюю степень возмущения.
— Это безобразие! Это бесчеловечно! Это дико наконец — не дать врачу выступить с докладом. Это голое диктаторство! — негодовал Борис Михайлович. Бегая по кабинету, он клял Шубина и все прочее областное начальство, потом остановился и настороженно спросил: — А Шубин тебе не сказал, кто писал эти письма?
— Я не спрашивал.
— И напрасно, напрасно, дружище! — с упреком воскликнул Борис Михайлович. — Нужно было поинтересоваться, а я здесь в порошок стер бы тех, кто любит сочинять всякие письма! И Шубин, видимо, верит этим кляузам?
— Видимо, верит.
— Вот, дружище, какая механика получается: сидит человек за тридевять земель в кабинете, ничего не видит, ничего не знает, а получит писульку я грозит расправиться единым росчерком пера. А что поделаешь, — развел руками Лапин, — пришлет Шубин приказ, и придется нам расставаться… Начальства много, и каждый видит в тебе подчиненного, которому и внушение можно сделать и с работы снять, если неугоден. А нас, дружище, двое, и поддерживать мы должны друг друга. Понимаешь? Горой стоять! Тебе, наверное, и рекомендации в партию не удалось привезти после всего, что произошло там. Конечно, если начальство чуть косо посмотрело, все косо смотрят.
— Рекомендации я привез.
— Привез? — Лапин удивленно раскрыл рот, тускло поблескивая золотым зубом, но в следующее мгновение говорил. — Хорошо, очень хорошо.
То ли успокоенный заверениями главврача, то ли занятый другими делами, но Василий совсем забыл о происшествии на съезде, о разговоре с Шубиным. Угроза Шубина рассчитаться с ним единым росчерком пера показалась ему сейчас просто немыслимой. Он верил: если ты в делах своих чист и непорочен, значит, не страшны тебе любые обвинения, любые кляузы. Здесь, в больнице, Василий чувствовал себя и легко и свободно, здесь было его самое главное, а все остальное казалось недостойным внимания. Он только что спас человека и радовался, что Клыков живет, дышит, он, Василий, не отойдет от него до тех пор, пока Клыков не выпишется из больницы, он будет по ночам приходить к нему в палату и снова недоспит… А разве может знать об этом Шубин? Борис Михайлович прав: Шубин судит о работе врача по письмам… Ну и пусть судит!
В дни съезда Василий бродил по знакомым улицам города, а мысли уносились домой, в Федоровку. Большое степное село Федоровка стало для него родным домом: по здешней земле ходили спасенные им люди, здесь жила его беспокойная любовь — Татьяна…
Борис Михайлович ушел домой, а Василий отправился в палату.
— Как чувствуете себя, Кирилл Иванович? — спросил он у Клыкова.
— Маленько получше, — тихо ответил тот.
— Ну вот и отлично, — облегченно проговорил Василий, поглаживая горячую руку пациента. — Теперь полежите спокойно, постарайтесь уснуть. Покойной ночи, Кирилл Иванович.
Василий отыскал Мишу Кузнецова в амбулатории и пригласил его к себе на ночлег. Миша сдержанно поблагодарил и взглянул на Веру. Вера опустила глаза. Было заметно, что они уже что-то решили, но сказать врачу боятся.
— А мы, Василий Сергеевич, постелили ему в коридоре за печкой, тепло там, — вызвалась тетя Даша.
Василий взглянул на смущенную Веру, на Мишу, улыбнулся и подумал:
«Ну что с ними поделаешь…».
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В эту ночь Иринка не спала. Днем она узнала, что Василий Сергеевич выехал из Заречного к тяжелому больному, и хотя на улице бесилась вьюга, Иринка верила: он приедет, обязательно приедет, потому что он сильный, самый сильный. И он приехал на тракторе. Вот здорово! Утопая в снегу, Иринка пробралась к окну и заглянула в операционную. Василий Сергеевич оперировал. Потом она прибежала домой и вот уже, наверное, часа три подряд на шестке шипел примус: ужин должен быть горячим, чай тоже горячим…