Дома Иринка хозяйничала одна. Бабушка еще вчера уехала в Успенку, и, как видно, задержал ее буран. Ух, какой буран! Нравился он Иринке. Вот если бы и она вместе с Василием Сергеевичем пробиралась по дороге в такую погоду из Заречного. Здорово было бы! И он увидел бы, что она ничего не боится!
Иринка посматривала на часы и ждала, ждала. И вдруг — стук. Она птицей порхнула в сенцы и с замирающим сердцем спросила:
— Кто там?
Хотя знала — это он.
— Открой, Иринка!
Она впустила Василия Сергеевича в избу. Раньше перед зеркалом Иринка тренировалась, какое у нее должно быть лицо при встрече. Девушка не может проявлять бурно свою радость, чтобы никто и ничего не подумал. Но сейчас она забыла об этом и сияющими глазами смотрела на засыпанного снегом Василия Сергеевича.
Потом она угощала его горячим ужином, горячим чаем.
— Ты посмотри, что я привез, — он показал ей фотографию. Дочь профессора сняла их в кабинете — Василия и Казанского.
— Ой, какой симпатичный профессор, прямо как доктор Айболит, — рассмеялась Иринка. — А вы… — но она в смущении запнулась.
— Ну, ну, говори, а какой я? — улыбнулся он.
— У меня есть рамка, вложим карточку и поставим к вам на стол, — уклонилась девушка от ответа.
— Зачем?
— В комнате нет ни одной вашей фотографии, я закажу Юрию ваш портрет, и мы повесим его рядом с Пироговым.
— Не смеши, Иринка.
— И ничего нет смешного. Пирогов хирург, и вы тоже. Вот я читала книгу про Пирогова, так у него после операций много больных умирало, а ваши все живут.
Василий взглянул на портрет знаменитого хирурга и серьезно ответил:
— Он — гений. Больные умирали не по его вине, — наука была тогда несовершенной. Хирурги многого не знали, но все-таки для своего времени Пирогов чудеса творил.
— А может быть, и вас когда-нибудь гением назовут.
— Иди-ка ты лучше спать, поздно уже, — посоветовал ей Василий, а сам решил написать профессору.
«Сегодня я оперировал больного с заворотом, — писал он. — И знаете, Ефим Гаврилович, я торопился поскорее вскрыть брюшную полость, потому что было какое-то сомнение в диагнозе, но операция рассеяла мои страхи, и больной теперь чувствует себя вполне удовлетворительно»…
Василий вздрогнул от резкого стука в окно и расслышал голос «Скорей в больницу». Он бросил недописанное письмо, схватил пальто, шапку и побежал на вызов.
Температура у Клыкова поднялась до сорока градусов. Лицо было бледным, страдальчески перекошенным, в глазах лихорадочный блеск и страх, живот твердый, как доска.
Василия бросало го в жар, то в холод. В первое мгновение он растерялся и не знал, что делать. Ничего подобного не доводилось ему видеть раньше. Обычно после операции люди жаловались на небольшую боль в ране, но состояние их с каждым часом улучшалось… А здесь? Признаки острого живота стали ярче и грознее…
— Пригласите Луговскую, — распорядился он и снова, не зная зачем, стал считать пульс у Клыкова.
«Перитонит… да, да у больного сейчас перитонит, но откуда… может быть, во время операции он неосторожно распорол кишку? Может быть, зашил в ране тампон или зажим?» — Василий мучительно бился над решением этой сложной задачи, а время шло, и Клыков стонал от мучительной боли.
Прибежала запыхавшаяся Клавдия Николаевна.
— Тампоны пересчитали? — с тревогой спросил он.
— Да, Василий Сергеевич, и тампоны, и инструментарий — все пересчитывала, — ответила она, не понимая, зачем понадобились такие сведения.
Василий снова расспрашивал Клыкова, как и когда началось заболевание. Тот отвечал с трудом. Одна его фраза, брошенная как бы невзначай, поразила Василия.
— Сразу… как… ножом… пырнули…
«Как ножом? Боль, как после кинжального удара. Кинжальная боль. Почему это не отмечено Лапиным? Почему Клыков перед операцией не сказал мне? Забыл. Кинжальная боль… Она чаще всего бывает при перфорации язвы… А вдруг вместе с заворотом у Клыкова и перфорация?» — быстро проносилось в голове Василия и сердце оледенело в груди. Он силился отогнать это грозное предположение, но мысль о кинжальной боли и состояние больного не давали ему покоя.
«Может быть, позвать Лапина и посоветоваться? Но пока он придет, сколько зря потеряю времени. Здесь дорога каждая минута».
— Адреналин!
За окном по-прежнему разбойничала вьюга. Стонал с завыванием ветер.