Все будто сговорились. Даже мать и та однажды горестно заметила: «Не печалься, доченька, видно, так на роду написано. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Не осуждай Василия Сергеевича. У него своя дорога».
Да, у него своя дорога, а у нее — своя. Разошлись пути…
Урок тянулся бесконечно долго. Время от времени Татьяна с нетерпением посматривала на часы и вдруг ужаснулась, поймав себя на мысли, что ждет встречи с Василием.
«Зачем? Зачем? — с болью спрашивала она. — Уходи домой, немедленно уходи…».
«Но пришел врач, он поинтересуется санитарным состоянием школы, а ты здесь хозяйка, пока директор не вернулся из района», — Татьяна обрадовалась этой спасительной подсказке. Она должна выслушать замечания врача Донцова…
После звонка в учительской опять было шумно и суматошно. Учителя уходили домой. Вот уже простились с ней математик и Жанна Мазур. Татьяна снова осталась одна в учительской.
«Почему же не идет Василий? Неужели провел с классом беседу и ушел, даже не попрощавшись, даже не заглянув сюда?» — кольнула в сердце тревожная мысль. Татьяна готова была расплакаться от обиды, но вдруг заметила докторское пальто на вешалке.
«Дурочка, дурочка», — подумала она, улыбаясь и краснея.
Татьяна подбежала к двери и, чуть приоткрыв ее, увидела Василия. Окруженный школьниками, он стоял в коридоре и, видимо, продолжал интересную беседу.
Татьяна отскочила от двери и села за свой стол. Сердце билось громко и часто. Она думала, что Василий войдет сейчас и скажет: милая, все, что говорили тебе, — вранье. Ты для меня единственная в целом мире.
Он вошел озабоченный и хмурый.
— Я проверил несколько классных комнат, температура ниже нормы. Девятиклассники, например, два урока сидели одетыми, — официальным тоном сказал доктор.
— Ну что ж, пиши акт.
— Зачем же сразу акт. Актом печей не натопишь.
— Хорошо, доктор, я сегодня же пойду к Антонову…
— К Антонову можно не ходить, — быстро перебил он. — Лучше поинтересуйся, как топит печи истопница.
— Благодарю за совет, — сердито бросила Татьяна. — Какие, товарищ доктор, еще замечания?
Василий смотрел на нее и думал: «Что произошло с ней? Почему она такая сердитая, официальная, не улыбнется, не пошутит…».
— Таня, объясни, что случилось?
— Где?
— У нас с тобой. Ты избегаешь меня. Я это чувствую, знаю. Скажи, почему мы не можем встречаться, как прежде. Я места себе не нахожу, я скучаю…
Вот это «скучаю» хлыстом стегануло по сердцу, и Татьяна с едва подавляемой яростью ответила:
— У меня совсем нет желания веселить скучающего горожанина. — Голос ее звучал жестко и неумолимо.
— Я не понимаю тебя.
— Хоть в этом сходимся. Я тоже тебя не понимаю…
Неизвестно, как и откуда Лариса Федоровна узнавала деревенские новости, но вскоре она сообщила мужу приятную весть: учительница Тобольцева прогнала Донцова и видеть его не желает. На радостях Борис Михайлович потирал руками — очень хорошо, очень! Если уж Татьяна Семеновна не желает видеть, что же тогда говорить о самом Тобольцеве? Словом, круг замыкался, и Борис Михайлович уже чуял приближение желанной победы.
В последние дни доктор Лапин чувствовал себя отлично. Чисто выбритый, надушенный, он появлялся утром в больнице и по-хозяйски окидывал свои владения. На пятиминутках он царственно восседал за широким письменным столом и, поблескивая золотым зубом, с добродушной снисходительностью слушал доклады сестер. К доктору Донцову он относился с прежним вниманием и, заметив, что тот чем-то расстроен, сочувственно говорил:
— Не убивайся, дружище. Что поделаешь — на тернистом пути врача много всяких неожиданностей и случайностей. Судьба у нас такая…
Однажды в больницу пришел Грушко. Ему нужна была служебная характеристика на Донцова. Тяжко вздыхая, Борис Михайлович жаловался:
— Вот положение, вместе учились, вместе работали, а теперь я должен собственноручно приговор подписывать однокашнику. Сами, Тихон Иванович, понимаете, нелегко это… Я вам потом принесу характеристику.