В больнице появился Лапин.
— В чем дело? — спросил он у Василия. — За мной прибегали на квартиру?
Василий подробно рассказал об Игнатовой.
— Ага, отправили в Заречное. Очень хорошо, — похвалил Борис Михайлович.
— Могли бы не отправлять.
— Больная не нашего профиля. В Заречном есть специалисты. Пусть трудятся.
…Старшая сестра пришла минут через двадцать. По ее лицу было заметно, что она недовольна вызовом, и когда Василий объяснил, что нужно делать, резко ответила:
— Покоя нет, хоть сутками сиди, всегда что-нибудь да выдумают. Не могли завтра этим заняться.
— Товарищ Луговская, я прошу вас только зарядить автоклав и можете уходить, сам послежу за стерилизацией. Работа эта мне знакома, — сдержанно сказал Василий.
— А я что же, по-вашему, безответственная или не с меня потом спросите, — надтреснутым голосом проворчала Клавдия Николаевна, не глядя на доктора.
Под автоклавом весело шипел большой трехгорелочный примус.
Присев на табуретку, Клавдия Николаевна сосредоточенно листала свежий номер «Огонька». Порою она задерживала взор на каком-нибудь снимке или рисунке, то посматривала на стрелку манометра.
Луговской далеко за тридцать. Она была женщиной неприветливой и ершистой, вечно кого-то поругивала, всем была недовольна. За эту неделю, например, Василий ни разу не видел улыбки на ее худом остроносом лице.
Сестры иногда втихомолку жаловались друг дружке, что из амбулатории пропадает спирт, и единственной виновницей считали, конечно, Луговскую, но говорить об этом на пятиминутках не решались.
И предупреждение Бориса Михайловича, и разговор сестер о поведении Луговской серьезно беспокоили Василия, потому что операционная сестра — первая помощница, которой он, хирург, должен безраздельно верить, без которой не может встать к операционному столу.
— Смотри, дружище, будет она у тебя в операционной кренделя писать, — пошучивал Борис Михайлович.
Корней Лукич говорил о старшей сестре другое:
— Сами знаете, на ножах мы с ней, друг другу «здравствуй» как следует не скажем, а только не всему верьте, Василий Сергеевич. Ежели, к примеру, человеку все время повторять: «Ты — свинья, свинья», он, говорят, хрюкать станет. Вот так и с Клавдией Николаевной — увидели однажды, как выпила, а потом пробрал ее Борис Михайлович на пятиминутке и пошло: пьяница, пьяница… Доверия ей нету, а без доверия человек — не человек.
Василий снова подошел к автоклаву и взглянул на манометр. Стрелка еле-еле отползла от нуля.
— Медленно повышается давление пара, придется долго ждать, — сказал от, присаживаясь на другую табуретку рядом с Луговской.
— А вам чего ждать? Ваше дело — отдал распоряжение и крышка, — деревянным голосом проговорила она, а после непродолжительной паузы не без ехидства спросила: — Или не доверяете мне, товарищ доктор? Тогда что ж, сидите, контролируйте.
— Нет, что вы! Я вам вполне доверяю, — в замешательстве ответил он.
— Да уж чувствую ваше доверие, — усмехнулась она.
— Не понимаю, Клавдия Николаевна, откуда это у вас…
— Что именно?
— Ну как бы вам сказать…
— Говорите, может, пойму: не круглая дура.
— Вы чем-то озлоблены.
— Вот еще новости в галошах, кто вам сказал?
— Никто не говорил. Сам вижу.
— Плохо смотрите, доктор.
Клавдия Николаевна достала из кармана халата пачку папирос и протянула ее Василию.
— Курите.
— Спасибо. Имею свои.
— Было бы предложено.
Клавдия Николаевна закурила, и кончик мундштука папиросы стал кроваво-красным от губной помады.
— Я слышал, вы когда-то подавали инструменты Александру Александровичу Вишневскому — сыну знаменитого хирурга Александра Васильевича Вишневского, — осторожно поинтересовался Василий.
Клавдия Николаевна взглянула на доктора, и лицо ее сразу как-то преобразилось, глаза потеплели. Выло заметно, что ей приятно вспоминать о тех далеких и грозных днях войны, когда в одном из полевых госпиталей она действительно подавала инструменты Вишневскому.
— Расскажите о нем, — тихо, почти шепотом, попросил Василий.
— Что ж вам рассказать… Настоящий хирург… таких мало встретишь. И оперировал хорошо, и помощников уважал. После каждой операции сестре руку подавал и благодарил за помощь.
Василий слушал с интересом, потом осторожно сказал:
— У нас в клинике есть операционная сестра, с которой профессор не расстается вот уже двадцать лет и без нее ни шагу.
— Счастливая… Значит, ценят человека, — вздохнула она.