Правда, подчас в его мысли о ней вносило тревожную сумятицу предупреждение Антонова: «Напрасно стараетесь, доктор, она вашей никогда не будет…». Василий силился забыть об этом предупреждении, не вспоминать о нем. Ему нравилось бывать в доме Тобольцевых, и в глубине души порой мелькало желание остаться здесь навсегда, на всю жизнь с Татьяной. Вон в то окошко, что задернуто белой занавеской, будет стучать по ночам санитарка, вызывая доктора в больницу, а Татьяна сквозь сон скажет: «Опять вызывают…». «Да, да, вызывают, — ласково ответит он. — Спи, Танюша, я скоро вернусь…». И она не уснет до рассвета, до его прихода…
Василий так живо, так явственно представил себе эту сцену, что почудилось, будто и впрямь за окном слышатся знакомые шаги и в стекло вот-вот постучит санитарка.
— Василий Сергеевич, вы о чем-то задумались? — спросила Татьяна, и голос ее показался ему подозрительным, точно каким-то чудом она проникла в тайники его мыслей и разгадала его скрытое желание…
Василий встрепенулся и покраснел, не в силах взглянуть на нее.
— Нет, нет, — пробормотал он тихо, — я слушаю вас.
— А мы с мамой вас хотели послушать, — улыбнулась Татьяна. — Говорят, вы снова сегодня оперировали и спасли человека…
— Рядовая операция, — скромно отозвался он.
— Завидная у вас работа. Вы сразу видите плоды своих деяний, — сказала Татьяна.
— Вот, вот, доченька, позавидуй теперь, — подхватила мать. — А не я ли тебе говорила, не я ли советовала — иди на доктора учиться. Не захотела. Вот посмотри, какой Василий Сергеевич молодчина, — продолжала Варвара Платоновна, с материнской нежностью поглядывая на гостя.
— А я не в обиде на свою профессию. По крайней мере среди педагогов больше романтиков, чем среди врачей, — ответила Татьяна.
— Напрасно вы так думаете, — возразил ей Василий. — Пирогов, Листер, Кох, Павлов, Бурденко, Вишневский. Разве можно отказать им в настоящей романтике?
— И все равно врачи люди приземленные, — стояла на своем Татьяна.
— Наоборот, истинный врач — большой мечтатель и провидец, — не сдавался Василий.
— Да согласитесь же, наконец, сколько стихов и песен сложено об учителях! Но я, например, никогда не читала стихов о врачах, даже не представляю, как бы они звучали!
— Хотите послушать! Пожалуйста, могу прочесть.
Татьяна ошеломленно смотрела на доктора, и было заметно, что она поражена этим незнакомым ей четверостишием.
— А вы знаете, это здорово… Откуда у вас такие стихи?
— На днях купил в Заречном сборник советского поэта.
— Вы увлекаетесь стихами?
— Грешен. Люблю стихи.
— Вот не думала… Василий Сергеевич, будьте другом, дайте почитать этот сборник, вы меня просто заинтриговали отличным четверостишием.
— Завтра вечерком принесу обязательно, — с удовольствием пообещал Василий.
…Раскаленный за день воздух посвежел, и сейчас от Песчанки-реки тянуло тихой прохладой. Где-то за речкой да за темными горами безмолвно вспыхивали далекие зарницы, словно кто-то пытался там, за горизонтом, разжечь костры и не мог.
Татьяна, как всегда, провожала Василия до калитки.
Тишина… Только где-то опять наигрывала неутомимая гармошка. Василий каждый вечер слышал ее призывный голос, и ему казалось, что без него, без этого голоса, вообще немыслимо существование сельского вечера. Целый день эта невидимая гармонь отдыхает в укромном уголке, но не успеет скрыться солнце, не успеют вспыхнуть звезды, как просыпается она…
Вот и сейчас, видимо, гармонь уже собрала круг, и далеко, далеко слышны девичьи «страдания»:
Василий взял теплую руку Татьяны и прижался к ней щекою. В мыслях он повторял короткие слова девичьих напевов: «Пришел вечер — сердце радо, пришла Таня — счастье рядом…». Да, да, она рядом, совеем рядом. Он смотрел в ее темные глаза — в них отражались далекие всполохи молний. Он видел ее чуть полуоткрытый рот, ее губы, шею, он чувствовал трепетное тепло ее руки и впервые подумал: