После окончания института Борис Михайлович опять-таки с помощью разбитной супруги остался работать в терапевтическом отделении городской больницы. Однако ставка ординатора мало устраивала и Ларису Федоровну и самого доктора Лапина. Он завистливо посматривал на главврача больницы — старую убеленную сединой женщину, понимая, что в ее руках находится все, вплоть до богатого подсобного хозяйства, расположенного где-то в пойме реки за городом. Борису Михайловичу не давала покоя выгодная должность главного врача. Лариса Федоровна тоже подогревала эту мысль, ей тоже хотелось быть женой «главного»… Она посоветовала мужу подать заявление в партию. «Человек партийный заметнее, и доверия больше», — убеждала молодая супруга.
Лапин поработал в больнице год, другой, а эта заманчивая должность главврача не приближалась, и мечта о доме с палисадником и уютным двориком была по-прежнему почти недосягаемой. Лариса Федоровна думала, рассчитывала, и вдруг у нее, по мнению мужа, возник гениальный план: они должны рискнуть и чем-то пожертвовать ради достижения цели. Она посоветовала мужу обратиться в облздрав с заявлением.
«Учитывая, что сейчас идет покорение целинных земель, — писал доктор Лапин, — и колхозные села остро нуждаются в хороших врачах-специалистах, я хочу быть там, на переднем крае, чтобы отдать все силы и знания…». Это заявление имело успех, о докторе Лапине даже в газете написали.
А у Ларисы Федоровны был свой план, и она не скрывала его от мужа: за три-четыре года в селе они, при ее способностях, сумеют сколотить кругленькую сумму, а потом возвратятся в город, и сбудется все, что задумано. Отъезд в сельскую больницу она окрестила «походом за будущим особняком». Этому теперь было подчинено все.
С первого дня приезда сюда Лариса Федоровна стала заводить выгодные знакомства, она умела нравиться, входить в доверие. От природы умная и хитрая, она действовала осторожно и постоянно заботилась, чтобы репутация мужа-доктора была непорочной. Если, например, кто-нибудь из пациентов приносил на квартиру доктору скромный подарочек, Лариса Федоровна, делая вид, будто ей неловко принимать его, всегда говорила:
— Ради бога, чтобы об этом не узнал Борис Михайлович, сами знаете, какой он щепетильный, не любит этого, да и я тоже не люблю, но чтобы не обидеть вас…
А потом она хвалилась мужу подарками, а потом эти подарки какими-то известными только ей, Ларисе Федоровне, путями превращались в деньги, а деньги шли в сберегательную кассу.
Сегодня Борис Михайлович пришел домой сияющим и веселым. Развернув перед женой газету, он восклицал:
— Ну, полюбуйся, Лариска!
Она оперлась на плечо мужа и, глядя на газету, говорила:
— Ты здесь представительный, как министр здравоохранения.
— Министр, он тоже врач, — отвечал Борис Михайлович, поблескивая золотым зубом.
Рассеянно слушая доклады подчиненных о вчерашнем четверге, Борис Михайлович думал:
«И когда закончится все это: бригады… миски… ложки… вагончики… поварихи… доярки… мухи… Какая скука».
— Разрешите, Борис Михайлович, мне докладывать? — послышался голос Донцова.
Борис Михайлович встрепенулся и с удивлением посмотрел на доктора, как бы спрашивая: «О чем докладывать?».
«Ах, да, о вчерашней поездке в Нижнюю Вязовку», — смекнул он.
— Да, да, Василий Сергеевич, что там в Нижней Вязовке?
— Там, Борис Михайлович, вопиющее безобразие, — начал Василий, но вдруг дверь распахнулась, и в кабинете появился мужчина с растрепанной шевелюрой, с бледным, испуганным лицом.
— Человека привез, еле жив, — дрожащим голосом сообщил он.
Все бросились из кабинета на улицу, к машине. Василий вскочил в кузов. Там лежал окровавленный человек в черном комбинезоне. Волосы у него на голове слиплись от крови, из углов рта текла алая струйка, из груди вырывался стон.
Василий схватил холодную руку — пульс еще прощупывался.
Вслед за доктором в кузове появились Корней Лукич, Луговская и мужчина, сообщивший о несчастье.
— Василий Сергеевич, у него перелом бедра, — шепотом сказал Корней Лукич.
— Вижу.
— В голову ранен, — тихо добавила Клавдия Николаевна.
— Помяло парня, — вздохнул Корней Лукич.
— Носилки! — крикнул Василий, но тетя Даша и без того уже бежала к маните с носилками. — Укладываем. Осторожно. Осторожно. Ноги придерживайте. Тихонько, тихонько, — просил Василий.
Раненый скрипнул зубами, громче застонал. Василий взглянул на него и встретился с помутневшими глазами. Он увидел в них мучительную боль, и страх, и мольбу.