— Знаю, государственная. Но вы можете поставить вопрос на райисполкоме, поговорить в райдоротделе и объяснить…
— Да вы что? Шутите? Меня же на смех поднимут! — вырвалось у Антонова.
— На смех? Я вас отказываюсь понимать, Дмитрий Дмитриевич. Какой может быть смех, если дело касается здоровья людей? Или вам не ясно, как важна тишина в больнице?
— Ясно, товарищ доктор, все ясно! А только заниматься всякой, извините за выражение, бессмыслицей у меня нет ни желания, ни времени! — Антонов говорил резко, отрывисто, будто выстреливал каждое слово. Он вообще не мог теперь спокойно говорить с Донцовым, и при всякой встрече в сердце его закипало непоборимое чувство неприязни к доктору.
Антонов уже давно с горечью заметил, что доктор неравнодушен к Тане, что ищет с ней встреч и ходит в дом к Тобольцевым под видом беспокойства о здоровье Варвары Платоновны. Антонов злился. Он был озадачен и, вместе с тем, не на шутку встревожен поведением Татьяны: та и с ним была приветлива и ухаживания доктора не отвергала.
Ничего не добившись, Василий в конце концов сказал:
— Знаете, Дмитрий Дмитриевич, раньше я был о вас лучшего мнения.
— Мнения о себе не собираю, — недружелюбно ответил Антонов.
В тот же день, встретив на улице Лапина, он рассказал ему о нынешнем разговоре с доктором.
— Донцов известный фантазер, — ответил Борис Михайлович. — Стоит ли принимать всерьез его претензии.
— Он грозился выступить на партийном собрании и обвинить сельсовет, который, якобы, мало помогает больнице.
— Это он может, обвинять он мастер, — подхватил Борис Михайлович. — Только не сельсовет, а председателя обольет грязью, чтобы самому выглядеть этаким чистеньким героем перед Татьяной Семеновной.
— Причем же тут Татьяна Семеновна, — растерянно пробормотал Антонов.
— Да разве не видно, куда метит наш доктор! Эх, Дмитрий Дмитриевич, добрый вы человек. Донцов не щадит вас, а вы… — Лапин воровато огляделся по сторонам и тоном заговорщика тихо продолжил: — Да если хотите знать, рыльце-то у нашего доктора в пушку. Водятся за ним кое-какие темные делишки, ой, водятся, Дмитрий Дмитриевич. Я, конечно, всякие сплетни терпеть не могу, но вам было бы интересно кое-что узнать о Донцове. К продавщице Машеньке он похаживает, и если бы узнала об этом Татьяна Семеновна… Понимаете, Дмитрий Дмитриевич…
Антонов неопределенно кивнул головой.
Обычно в конце августа вечера здесь бывают холодными. Все чаще и чаще тяжелой свинцовостью туч хмурится небо, по-разбойничьи налетают с бескрайних степей Казахстана порывистые студеные ветры, и порою кажется: вот-вот хлопьями повалит густой непроглядный снег. Но вдруг опять засияет горячее степное солнце, и — снова лето, снова дышит зноем голубая высь. Вот и нынче. День выдался жаркий, и вечер был теплый, безветренный, даже на берегу речки воздух казался теплым, как парное молоко.
Минут за тридцать до назначенного времени Василий пришел на берег. Перед ним серебристо поблескивала неширокая речная заводь. У берега, на воде, доверчиво распластались круглые листья кувшинок и кое-где между ними желтели красивые маковки. В бездонной глубине величественно проплывали отраженные облака и ослепительно ярко голубело небо. Вокруг стояла густая, неподвижная тишина, но если прислушаться, можно было расслышать осторожный шорох листвы да какие-то едва уловимые всплески на воде.
Воздух был пропитан запахами разнотравья.
Василий посматривал в сторону села: в назначенный час по знакомой тропинке должна была прийти сюда, на берег, Татьяна. Она всегда отличалась точностью, а сейчас почему-то опаздывала.
«Неужели задержал отец», — с досадой подумал он, и вдруг увидел ее.
— Таня! — он схватил теплые девичьи руки. — Как долго я ждал тебя.
— А я сидела за семью замками, за девятью железными дверями в темной башне отцовского замка, но раздвинулись передо мною стены твердокаменные, упали замки кованые, отворились двери железные, и вот я, как видишь, стою перед тобой, — смеясь, говорила Татьяна.
— Ты сегодня хорошо настроена.
— Конечно! Отец хотел запереть меня в чулане, а там скребутся мыши, а я страх как боюсь мышей. Но чтобы не терпеть страха, убежала к тебе вопреки воле родительской. Думаю, подвигу моему ты воздашь должное?
Она пошучивала, она вообще с иронией рассказывала о суровых запретах отца и совсем не обращала на них внимания.
А Василию, наоборот, была неприятна одна только мысль, что отец Татьяны противник их встреч. Ему хотелось подружиться с Тобольцевым и быть желанным гостем в их доме.