— Таня, — позвал ее кто-то.
Тобольцева вздрогнула от неожиданности, но, увидев Антонова, с упреком бросила:
— Как ты напугал меня, Дмитрий.
— Я хочу поговорить с тобой, Таня.
— О чем, Дмитрий?
— Конечно, не о ремонте школы.
— А может, все-таки о ремонте поговорим.
— Ты изменилась, ты очень изменилась за последнее время.
— Похорошела или подурнела?
— Не внешне, внутренне изменилась.
— Я что-то не примечаю.
— Ты многого теперь не замечаешь, — с грустью сказал Антонов. — Вспомни наше детство, нашу юность, они всегда шли рядом. Неужели все, что было, можно забыть? Скажи, ты действительно любишь его? — внезапно спросил он, и в этом вопросе звучали и боль, и надежда услышать желанное «нет».
— О ком ты говоришь, Дмитрий?
— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Ты не умеешь лукавить, я это знаю.
Татьяна слушала рассеянно, будто не к ней относились эти слова.
«А что сейчас делает Василий?» — мелькнуло у нее в голове. «Наверное, опять в операционной и опять спасает чью-нибудь жизнь… Он в халате — строгий, недоступный, он, как чародей… Да, да, как чародей, а сам этого не понимает. Жаль: мало среди врачей романтиков, делают великое, а говорить об этом не любят и не умеют… Василий тоже не любит и не умеет рассказывать… «Рядовая операция»… или «обычный случай», — раздумывала Татьяна. Ей всегда за этими «рядовыми операциями» и «обычными случаями» виделся подвиг человека в белом халате. Сейчас ей хотелось побежать туда, к больнице, встать невидимой у освещенных окон операционной и смотреть сквозь стекла на него, Василия, мысленно быть с ним рядом, прийти на помощь в нужную минуту, подбодрить взглядом…
— Но я не верю, Таня, понимаешь, не верю, чтобы ты вдруг потеряла голову и увлеклась каким-то посторонним человеком, — горячо продолжал Антонов. — Пойми, Таня, сегодня Донцов работает в нашей больнице, завтра переведут его в другое село и он так же будет работать, забыв о нашей Федоровке. Что она для него? — населенный пункт. А мы, мы не можем забыть, мы здесь родились, и все наше здесь, родное до конца дней. Нашими трудами будет хорошеть родное село. — Он крепко сжимал ее руку и говорил отрывисто, как будто хотел, чтобы каждое слово глубже врезалось в ее сознание.
«Да что они, сговорились с отцом, что ли? — с удивлением подумала Тобольцева. — Один говорит — Донцов здесь временно, уедет, другой тоже говорит — уедет, забудет… А что вы скажете, если Василий останется в Федоровке на всю жизнь, если Федоровка станет для него самым дорогим уголком на земле — родиной его детей», — в мыслях спорила Татьяна с отцом и Антоновым.
— Ну, почему же ты молчишь, Таня? Я прав? Ты не любишь его? Хочешь, Таня, мы пойдем завтра и распишемся. Ты перейдешь в мой дом или я перейду к тебе. Я не могу отдать тебя другому, слышишь, Таня, не могу и никогда не отдам. Я люблю тебя, Таня, давно, давно люблю…
Где-то рядом залилась гармошка «страданием», и тонкий девичий голос затянул частушку:
Другой девичий голос ответил:
И третий голос — протяжный, высокий — советовал:
— Слышишь, Дмитрий, о тебе поют все федоровские девушки, — весело проговорила Тобольцева.
— Не все, — тяжко вздохнул Антонов.
И вспомнилось, как танцуя на выпускном вечере, Антонов тихо шепнул ей на ухо: «Давай удерем на полчасика». Таня расхохоталась и смехом своим смутила Дмитрия. «Ничего нет смешного», — обидчиво пробормотал юноша.
Она смеялась потому, что у самой на языке была именно эта фраза: «Давай удерем на полчасика». И они удрали на берег реки. Там он впервые поцеловал ее…
Осенью Антонов ушел в армию, а Таня поступила в институт. Они много и часто писали друг другу. Однажды, не подозревая ничего дурного, Таня написала ему о том, как хорошо и весело проходят у них институтские вечера, что она участвует в самодеятельности и с одним очень культурным и красивым студентом исполняет дуэты из оперетт. «Нас буквально не отпускают со сцены и столько бывает аплодисментов, что ушам больно. Игорь часто заходит к нам в общежитие, и наши девчата болтают, будто мы с ним рождены друг для друга. Игорь очень музыкальный и хороший парень. Мы ходим с ним на спевки в театр музкомедии», — откровенно писала Таня. Ответ на это письмо прибыл чуть ли не через месяц, хотя письма шли не больше трех дней. Антонов писал, что он терпеть не может оперетт, что он желает ей, Тане, счастья, что серая шинель его не может соперничать с элегантным макинтошем Игоря. Таня была оскорблена этим глупым письмом. Он, Дмитрий, не верит ей? Недели две она трудилась над ответным посланием, но письмо возвратилось назад с припиской: «Адресат выбыл». Таня тогда подумала, что Дмитрий специально не стал получать ее письмо. Месяца через три Антонов прислал в конверте ее фотографию, и на маленьком клочке бумаги, вырванном из блокнота, было написано: «Извини, я должен возвратить эту карточку. Мне часто приходится бывать на учениях. Форсируем водные преграды, пробираемся сквозь дремучие леса. Боюсь, как бы не подмокла она или не разорвалась о лесные сучья», — и подпись.