В последнее время Борис Михайлович вел себя необычно. Он редко теперь ходил по больнице, почти никому не делал замечании, не грозил выговорами, как будто все подчиненные стали вдруг безупречными. На пятиминутках он с отсутствующим видом слушал доклады дежурных сестер и стремился поскорее закончить это скучное занятие и выдворить всех из кабинета. Можно было подумать, что главврач дорожит уединением и больничной тишиной.
Но тишина в Федоровской больнице была обманчивой, как подточенный вешними водами лед на реке; на первый взгляд кажется крепок еще, а ступи на него и провалишься…
Сегодня Бориса Михайловича снова взорвало. Дней пять тому назад в районной газете был напечатан фельетон Донцова «Колдун из Нижней Вязовки». Прочитав докторское сочинение, Борис Михайлович позеленел от негодования, скомкал в кулаке газету, точно хотел выжать из нее содержание фельетона, но никому ничего не сказал, как будто никакой газеты не было и знать он ничего не знает. Но вдруг «Колдуна из Нижней Вязовки» перепечатала областная газета и даже снабдила фельетон карикатурой.
В глазах у Бориса Михайловича потемнело.
«Позволительно спросить, а чем и как благодарит этот невежественный колдун кое-кого из образованных медиков за их невмешательства в его темные дела…». Такой была концовка у фельетона, и Борис Михайлович понимал, кто подразумевается под «образованным медиком» и на какую благодарность намекает автор.
«В облздраве тоже прочтут этот пасквиль…» — ужаснулся Лапин. И вспомнилось ему, как он, добровольно согласившись поехать на периферию, вошел к Шубину — заведующему облздравотделом. Даже секретарша, и та посмотрела на Бориса Михайловича с нескрываемым уважением, а Шубин вообще не знал, куда посадить врача и дружелюбно говорил: «Очень рад, очень рад, опытные врачи до зарезу нужны в колхозах и совхозах». — Он подвел Бориса Михайловича к карте области. — «Видите, какой просторище! А сколько новых совхозов создано, и всюду нужны врачи»… В новый совхоз, на голое место, Лапину ехать не хотелось. Впрочем, Шубин и не настаивал на этом, предоставив доктору-добровольцу широкое право выбора. С деловитой осторожностью выбирал Борис Михайлович, куда направить стопы свои. Лариса Федоровна, конечно, принимала самое живое участие в этом выборе и ультимативно советовала ехать только в богатый район.
«А что подумает Шубин теперь, когда прочтет этот фельетон?» — с горечью размышлял Борис Михайлович.
В кабинет без стука вбежала чем-то расстроенная молодая колхозница и, даже не поздоровавшись, с порога начала:
— Что же это такое получается… врача не докличешься… Еще утром вызывали, а его все нет и нет… Где же совесть?.. Донцов говорил «приду» и не идет, а у меня дочурка при смерти.
К главврачу приходили порой люди с жалобами то на аптекаршу, то на акушерку или дежурную сестру, и он, внимательный и обходительный, всегда успокаивал жалобщика, разбирался, в чем дело, и человек тут же получал, что требовалось. А сейчас, услышав имя Донцова, Борис Михайлович с возмущением сказал:
— Вызывали, говорите, Донцова и он не пришел? Безобразие! Вот вам «Книга жалоб и предложений». Напишите здесь!
Женщина в недоумении смотрела на главврача заплаканными глазами.
— Садитесь к столу и пишите. Я этого так не оставлю, я накажу. Подумать только — ребенок при смерти, а он!.. — Борис Михайлович видел, как от слез, упавших на страницу «Книги», расплывались чернила…
«Эх, неаккуратная какая», — осуждающе подумал он и бережно, как драгоценность, спрятал «Книгу» с записью в ящик стола.
— Не убивайтесь, дорогая, доктор сейчас у вас будет.
Успокоенная женщина вышла. Борис Михайлович распахнул дверь и сказал санитарке, чтобы та пригласила к нему Корнея Лукича.
Когда старый фельдшер появился в кабинете, Борис Михайлович с предупредительной вежливостью попросил:
— Будьте любезны, Корней Лукич, сходите к Григорьевым, девочка у них заболела.
— Может, врача туда нужно.
— Вы, дорогой мой, любого врача за пояс заткнете, — заулыбался Борис Михайлович. — Некоторые врачи по два года около профессоров трутся, а какой толк? Вон Донцов к вам ведь за советом бегает? Да, да, бегает, а всюду трезвонит: Глыбин — профан, Глыбин, кроме ихтиолки, ничего не знает. — Говоря это, Лапин внимательно присматривался к фельдшеру, силясь разгадать, какое впечатление производят его слова.
— Может, и точно профан, не ровня я Василию Сергеевичу, — ответил Корней Лукич.
— Вы, дорогой мой, практик, а практика в нашем лечебном деле — основа основ. Прошу вас, Корней Лукич, сходите к Григорьевым.