Однажды поступил в клинику давнишний приятель доктора Лазарева — журналист, ревностный собиратель фольклора. Профессор заподозрил у него раковую опухоль. Больного стали энергично обследовать.
Как-то вечером приятель завернул в ординаторскую к дежурному врачу Лазареву и сказал ему:
— Слушай, как тебе не стыдно, мы с тобой вместе росли, вместе голубей гоняли, за девчатами ухаживали, а ты не можешь сказать мне, что установил профессор.
— Да ничего особенного, друг мой, все в порядке, болезнь твоя вполне излечима, — успокоил приятеля доктор.
— Неправду говоришь, по глазам вижу, неправду. Да ты пойми, я не какая-нибудь кисейная барышня, я бывший фронтовик. Ты скажи мне, друг, правду, — умолял приятель. — Сборник записанных мною песен готовлю, если у меня что-нибудь такое, если жить осталось немного — поднажму на сборник, чтобы в долгу не оставаться…
И доктор Лазарев сплоховал. То ли жаль ему стало приятеля, то ли подкуплен он был искренностью его просьбы — только открыл он всю правду: профессор установил рак, и он, доктор Лазарев, к великому прискорбию, тоже так думает…
Приятель угрюмо поблагодарил и в ту же ночь повесился в вестибюле под лестницей…
А на вскрытии оказалось: профессор ошибся, у журналиста, собирателя песен, была доброкачественная опухоль и прожил бы он, по всей видимости, долго…
На всю жизнь запомнился Василию тот печальный случай, и сейчас, разговаривая в перевязочной с Клыковым, не хотел он признаваться, что упорный хронический остеомиелит туго поддается лечению, что он, Василий, посылал письма профессору и просил совета, что он уже подумывал направить Константина Ивановича в клинику, но медлил, надеясь еще побороть упрямую болезнь.
— Плясать скоро будем, да, да, плясать, — весело сказал он, дружески похлопывая по плечу Клыкова.
— Будем, Василий Сергеевич, а как же. Я плясуном был на всю Вязовку, — радостно отозвался пациент, и лицо его было озарено доверчивой улыбкой.
«Попробую еще средство, о котором пишет профессор, и Клыков должен пойти на поправку», — раздумывал Василий.
За все время своего существования кабинет главврача не видел такого скопления начальства: сегодня пришли сюда недавно выписавшийся из больницы Вялых, Тобольцев, Грушко, Антонов, и в кабинете сразу стало шумно и тесно.
— Так вот, Борис Михайлович, — деловым тоном начал Вялых, — подсчитали мы, как говорится, свои возможности и решили сообща обеспечить больницу электричеством. Давайте-ка займемся математикой да подсчитаем, чего и сколько нужно…
Весть о том, что в больницу будут проводить электричество, обрадовала всех. Нина Суханова сразу же побежала в аптеку. Она уже давно приметила там электростерилизатор, долгое время без пользы лежавший в ящике. Теперь этому удобному прибору хватит работы, и стихнет надоедливый шум примуса, который изрядно-таки действовал всем на нервы.
Но больше всех радовался Василий. Электричество сулило ему большие удобства для работы и в операционной, и в перевязочной, и даже в амбулатории.
— И правду говорят: под лежачий камень вода не течет, а вот стали требовать, и зашевелилось начальство, — с удовлетворением гудел в амбулатории Корней Лукич, отмечая карандашом на стенке место для розетки.
…На следующий день Василий с главным инженером МТС размечали рулеткой, где копать ямы под столбы. И не успели они разметить, как появились с лопатами колхозники. Желающих копать ямы оказалось так много, что Антонову пришлось вмешаться в это дело и часть людей отправить по домам, чтобы не мешали друг другу.
— Елена Григорьевна, оставь лопату, тебе и на ферме достается, — сказал он Брагиной.
— Аль забыл, Дмитрий, как мы с тобой в войну ямы под силос копали.
— Э, вспомнила. То была война, а сейчас без тебя обойдемся.
— Нет, Дмитрий, как хочешь, а я первой должна постараться для больницы. В долгу я за спасенного сына.
В это время к ним подошел Василий, и Брагина сразу к нему с жалобой: вот, мол, сельский председатель не дает поработать для больницы.
— А знаете что, Елена Григорьевна, давайте-ка мы за вас вместе с Дмитрием Дмитриевичем покопаем, — ответил Василий.
И снова, увидев доктора, Антонов нахмурился. Он всеми правдами и неправдами избегал встреч, а встречаться приходилось часто — то на партийных собраниях, то в клубе или просто на улице. Антонов старался ничем не выдавать своей неприязни к Донцову. Но разве можно целиком скрыть гнетущее чувство ревности, если оно, как ржавчина, разъедало сердце, туманило душу?
— Да, да, Елена Григорьевна, мы с Василием Сергеевичем поработаем вместо тебя, — тихо проговорил сейчас Антонов, не глядя на того, с кем собирался работать.