Он, Василий, указал, чтобы доярку временно отстранили от работы и добился выполнения своего указания. Как отнесся к этому Тобольцев? Плохо. Но не станет же он, Семен Яковлевич, переносить это плохое отношение к требованиям Донцова-врача, на Донцова-гостя. Василий почему-то был уверен в этом. К семи вечера он придет к Тобольцевым и скажет Семену Яковлевичу: дескать, извините… погорячился…
«Эх, доктор, доктор, горячишься ты часто, выдержки у тебя маловато, с людьми говорить не умеешь», — упрекал себя Василий и вдруг вспомнил, что не купил еще подарка Тане, а идти к ней с пустыми руками просто нечестно… Он тут же решил поспешить домой, чтобы послать за подарком Иринку (самому в магазин идти не хотелось), но время было позднее и продавщица, наверное, уже подсчитала дневную выручку.
Возле магазина Василий встретил Машу. Та успела повесить на дверь внушительный замок и собиралась уходить домой.
— Вы уже закрыли? Вот не повезло, — с сожалением сказал он.
— Всякому невезению можно помочь, — с улыбкой ответила Маша. — Видимо, кончились папиросы? Так вы не беспокойтесь, днем прибегала Иринка и взяла десять пачек «Беломора», — сообщила она, и в ее голосе можно было расслышать: удивляюсь, почему других посылаете в магазин, а сами зайти не решаетесь…
— Не папиросы мне нужны.
Маша окинула доктора недоумевающим взглядом.
— А что же вам нужно? — И вдруг лукаво проговорила: — А, понимаю, понимаю. Эх, вы, мужчины, и кто вас только выдумал… — Улыбаясь, она приблизилась к нему и горячим шепотком добавила: — У меня дома кое-что хранится на всякий пожарный… даже коньячок имеется три звездочки. Идемте.
Василий не тронулся с места. У него даже мелькнула мысль побежать к завхозу да попросить лошадь, чтобы съездить в магазин соседнего села, но время было позднее.
— Мне хотелось бы кое-что купить, — проронил он.
— Ну что ж, для вас и магазин открыть не долго.
— Правда? — обрадовался он. — Я вам буду очень благодарен.
— И при удобном случае приведете сюда Моргуна и оштрафуете на сто рублей, — съязвила Маша.
Отворив дверь, она пропустила доктора в магазин. Там было темно и холодно. Сквозь неплотно закрытые ставни едва пробивался скупой свет зимних сумерек.
Даже в полумраке Василий видел, как лихорадочно заблестели цыганские Машины глаза.
— Что ж вы, Василий Сергеевич, ни ответа, ни привета… Я вам передавала записки. Или не читали?
— Читал. Но об этом не нужно.
— Вот как? Разве я хуже Татьяны? Хуже? Да? Чем?
— Я пришел к вам как покупатель…
В дверь кто-то постучал и сразу же послышался скрипучий старческий голос:
— Марусь, а Марусь, отвори на минутку, сольцы взять хочу, вышла у меня соль-то…
— Закрыт магазин, — зло ответила продавщица.
— Вижу, что закрыт, а только сольцы, Марусь, ни крошки дома не осталось. Ты уж, Марусь, уважь.
Маша зажгла свет и ухватила Василия за руку.
— Идите вон туда в кладовку, — шепотом приказала она.
В кладовке было совсем темно и сыро. Пахло кожей, селедкой и мылом.
«Прячусь, как неудачный любовник», — с негодованием подумал Василий и ему стало так противно и стыдно, что он готов был вырвать решетку, что чуть виднелась на крохотном окне кладовки, и броситься прочь отсюда…
— А я смотрю в окошко, закрываешь магазин-то, а потом глядь, на счастье доктор к тебе подходит, а то совсем без соли я осталась… — слышал Василий скрипучий голос.