Может, ты безгласная рыба.
Может, ты — безглазая глыба.
Мы — твои последние дети.
И за все — спасибо, спасибо!
* * *
Александр Семенович Кушнер,
Я знаю, меня осуждает
За то, что я на одном выступленьи
Сказала, всю грусть не тая —
Де, мол, многим стихам на свете
Музыки не хватает!
И потому они — недопесни.
Недопесни — сказала я.
Александр Семенович Кушнер
С моими друзьями дружит.
Он надписывает им книги
«Дорогому поэту эн».
А меня он не замечает!
А со мной он дружить не хочет,
Да, по-моему, он и не видит,
И не слышит меня совсем.
И стоит он на невском бреге —
Недоступный такой, прекрасный,
И посматривает сурово
Сверху вниз на мою Москву.
И не видит он в синем мраке,
Как через Клин, через Бологое,
Как по морю — по окияну,
Я барахтаюсь, но плыву.
Доплыву, обсушусь, согреюсь.
Теплый пар от меня повалит.
Влажным облаком над заливом
Моя песенка полетит.
Александр Сергеевич Пушкин,
Может быть, меня и похвалит.
А Александр Семенович Кушнер,
Может быть, меня и простит…
* * *
О, Госпожнадзор! О, Воздухоочистка!
Вот и лето. Время без пальто.
Многие ушли… Да вот Хочинский.
Наш простой советский Бельмондо.
О, Госпожнадзор! Нет места, где бы
наши не прорвались голоса.
Господа торопятся на небо,
госпожи проплакали глаза.
Спросит божество: а кто таковский?
Что за дрожь в руках? В глазах ленца?
Встретьте там его по-царски, по-московски.
Это мы к Булату шлем гонца.
Он еще под занавес эпохи,
Что не спето, все ему споет.
А дела у нас не так уж плохи.
А любви опять недостает.
О, Госпожнадзор! О, Воздухоочистка!
Вот и лето. Время без пальто.
Многие ушли… Да вот Хочинский.
Наш простой советский Бельмондо.
* * *
Былое нельзя воротить, а грядущее катится.
Два бога над нами, два бога: покой и комфорт.
А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича
Нечаянно встретить в метро «Аэропорт».
Поэт о своем не болеет, он все — об общественном.
Метелям — мести, а капелям — всегда моросить.
А все-таки жаль, что хотя бы о самом существенном
Его самолично нельзя наконец расспросить.
Мы выйдем на воздух, пройдемся и сядем на лавочку.
И будет бежать и спешить Ленинградский проспект.
Возьмется за сердце и скажет спокойно и ласково:
— Какой же в истории вас беспокоит аспект?
Вот майская веточка — белая, будто на выданье,
Давно позабыла уже о минувшей зиме.
— Простите мне, деточка, — скажет он, — все-то я выдумал!
Куда как прекрасно живется на нашей земле!
Мы с лавочки встанем, на этом беседа закончится.
Я тихо пойду, и покой воцарится в душе.
Мне больше спросить у него ничего не захочется,
А если захочется — я не успею уже.
Былое нельзя воротить, а грядущее катится.
Два бога над нами, два бога: покой и комфорт.
А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича
Нечаянно встретить в метро «Аэропорт».
* * *
Смеркалось. Только диссиденты
Руками разгоняли мрак.
Любви прекрасные моменты
Не приближалися никак.
Когда, помыслив хорошенько, —
Ни срам, ни пасквиль, ни донос —
Всемирный голубь Евтушенко
Письмо за пазухой принес.
Я над ответом хлопотала,
Письмо вертела так и сяк.
Но что-то в воздухе витало —
Один лексический пустяк.
Чего ждала — уж не команды ль?
Спаси меня и сохрани…
Но все твердили — Эмка Мандель,
И было отчество в тени.
Кого спрошу? Никто не дышит
В окошко дома моего.
И каждый пишет, да не слышит,
Кругом не слышит ничего.
Обременен нездешней славой,
Любимец всех концов Земли,
Наш письмоносец величавый
Исчез в сапфировой дали.