— Что ты такой сердитый? — спросила Адела.
— Если расскажу, ты обидишься.
— Не обижусь. Ты мне как брат. — Она взяла меня под руку. Другой рукой она держала винтовку. Если б не винтовка, мы были бы воплощением любовной парочки.
— Как это ты шестнадцати лет оказалась в седьмом классе?
— Меня шести лет послали в школу. Прежде чем пойти в лес, я училась в гимназии.
Слово «в лес» она понимала типично по-городскому. В городе все из камня и нет леса. И весь остальной мир, кроме моря, такого же ровного и чистого, как городской асфальт, для нее — лес. Должно быть, это неприятное чувство.
— Ты любишь море? — спросил я.
— Ты видел его?
— Четыре года назад.
— Мне тогда было тринадцать. Теперь я большая.
Лесное насекомое прожужжало над ухом. Небо стало темно-голубым, а затем черно-белым, как море. Могучие сосны медленно раскачивались в своих хмурых шубах.
Я рано проснулся. Было за полночь. Ясное небо усыпано звездами. Ветер утих. Раскинув в стороны ветки, как руки, неподвижно дремлют сосны. От них долетает запах смолы. Я осторожно пошевельнулся. Не хотелось будить лежавшую рядом девушку. «Она назвала меня своим братом!» Но разве кто-нибудь может чувствовать себя братом Аделы?.. Снова нахлынули воспоминания о великой битве, сполохи которой постоянно освещают горизонт передо мной, но мысли об Аделе брали верх. Вчера вечером мы устроились на ковре из листьев. Как брат и сестра, улеглись на одной палатке. Накрылись своими куртками. Адела лежала спокойно, свернувшись калачиком и касаясь меня коленями.
Я слышал ее ровное дыхание, слышал, как бьется ее сердце, и не был уверен, что она спала. Сквозь рубашку я ощущал тепло ее ног. «Попытайся думать о положении на фронте, о своих товарищах. Думай о чем угодно, только не о ней!..»
Девушка пошевельнулась, отодвинулась от меня и перевернулась на спину.
— Ты не спишь? — спросил я.
— Нет.
— Почему?
— Не могу уснуть.
Голос ее звучал спокойно. «Знаю я, почему ты не спишь, — мучился я. — Больше мы не будем спать рядом, или…» И как будто это так и надо, я обнял девушку.
Это не то, что ты думаешь, — сказала она.
— Неужели?
— Нет. Стыдно мне за тебя, — продолжала она. — Я так тебе верю.
Но я, казалось, не слышал ее. Подобно человеку, впервые оказавшемуся на театральных подмостках и ослепленному огнем рампы. Подобно солдату, принимающему награду из рук генерала перед лицом всей дивизии. Я чувствовал, что мир стал шире и прекраснее, чем раньше. И в то же время я был похож на щенка, впервые переползающего через порог пещеры и ошеломленно замершего перед волной весеннего света, не имея храбрости ни отползти обратно, ни броситься вперед.
— Как тебе не стыдно? — произнесла она тоном, полным желания меня унизить.
— Мне не стыдно, — холодно возразил я.
— Тогда скажи… чего ты хочешь?
— Ты не рассердишься?
Девушка села, повернувшись ко мне спиной. Луна освещала ее худые лопатки. Призрачный свет прорвался сквозь сосновые ветки, и лес словно бы озарялся серебристым пламенем. «Это хорошо, что она сердится! — подумал я. — Пусть лучше сердится, чем будет надменно холодной…»
— Оставь меня!
— Нам давно надо объясниться.
Голос мой зазвенел от волнения. Разговор, начатый подобным образом, не может легко кончиться!
— Ты хочешь сказать, что любишь меня? — спросила она сквозь слезы.
— Этого я еще не сказал.
— От переправы?
— Нет, это не от переправы. Весь путь, пока мы все вместе шли, я думал о тебе!.. «Разве ты не замечала этого?» — мелькнула у меня мысль.
— Запомни, для меня это серьезная пора, — сказала девушка.
— Слушай, — возразил я. — Если есть еще хоть один человек, который столько держался, так это я.
Она нагнулась. Волосы закрыли ее лицо.
— Ты не ошибаешься?
— Нет, — ответил я, чувствуя иронию в ее голосе.
Я был слишком взволнован, чтоб понять, на что она решалась. Но при виде ее слез меня охватила такая неуверенность, что я вновь называл себя грубым солдатом, который не знает, что надо сказать женщине в нужный момент. «Я не понимаю, что значат ее слова, и не могу разгадать ее мысли. Все растерялось из жизненного опыта и проницательности, если что и было…»