Фаина Раевская
Семь божков несчастья
Ну, вот опять! При взгляде на электронные часы я готова была разреветься с досады. В слабой надежде на то, что они все-таки ошибаются, я перевела глаза на настенные ходики — вещь доисторическая, доставшаяся мне по наследству от прабабушки. В семье к раритету все относятся трепетно и пребывают в полной уверенности, что только они показывают верное время. При этом никого не смущает очевидный факт — доисторические ходики хоть и работают исправно, то есть тикают и ежечасно действуют на нервы своим «бум-бум», но время показывают точнее кремлевских курантов на десять минут. Поделать с этим ничего нельзя — этот «люфт» остается неизменным либо в «плюс», либо в «минус».
Прабабкины часы тоже не утешили — по ним выходило даже хуже, оттого, наверное, что сегодня перекос у них был явно в сторону «плюс».
— Как быстро все-таки летит время, — прохныкала я, обращаясь к бесстрастному раритету, — не успела проснуться, и уже опоздала на работу…
Сказав это, я опечалилась еще больше, потому как вспомнила — сегодня вообще можно было никуда не спешить, ибо вчера меня уволили. Официальным поводом для увольнения послужила именно моя недисциплинированность, а неофициальным…
До вчерашнего дня я работала секретарем-референтом у одного депутата областной Думы. Когда моя близкая подруга Лизавета, всегда принимающая самое активное участие в моей судьбе (оттого, должно быть, она не задалась), сообщила о новом месте работы — со старого меня тоже уволили за хронические опоздания, — я задала разумный, на мой взгляд, вопрос:
— А что там надо делать?
После секундного размышления Лизка уверенно заявила:
— Раз это Дума, следовательно, там надо думать. С этим у тебя проблем нет — ты еще в школе считалась самой умной. Я, правда, всегда в этом сомневалась, но против общественности не попрешь.
Волевым решением я прекратила излияния подруги, а про себя отметила: «Уж чего-чего, а думать я умею, да и деньги предлагают вполне приличные»…
Два месяца я старательно пыталась исполнять свои новые обязанности, то есть думать. Наверное, потому быстро поняла — мои рвения депутату по барабану, как, собственно, и его обязанности в качестве народного избранника. Служба секретаря-референта ограничивалась несколькими несложными действиями: свари кофе, не суйся с вопросами, не мешай работать и «скажи жене, что я на выездной сессии». Я послушно врала, хотя прекрасно знала, куда выезжает шеф. Как правило, не дальше сауны «Клеопатра». Ко всему прочему, вызывало удивление еще одно обстоятельство: свеженького депутата Думы звали Ашот Акопович. Все бы ничего, да только мне довелось видеть его паспорт. Тут даже моего ума не хватило, чтобы понять, как человек с временной регистрацией умудрился сделаться государственным мужем. Впрочем, дело это не мое, а электората, который избрал Ашота Акоповича своим представителем.
Четыре месяца я исправно торчала в офисе депутата. Все это время только и занималась тем, что убеждала Мадину, жену Ашота Акоповича, в чрезмерной занятости супруга. Удавалось это, должно быть, неплохо. До вчерашнего вечера…
Вчера мой депутат неожиданно появился в офисе за полчаса до окончания рабочего дня. Злой, как Цербер, и пьяный, словно Бахус.
— Раздевайся, — с трудом удерживая равновесие, вымолвил Ашот Акопович.
— В каком смысле? — Я спешно свернула на компьютере очередной пасьянс.
— В прямом, — по возможности строго, натурально-начальственным голосом пояснил депутат. При этом он выписал замысловатую траекторию и, протаранив головой дверь в собственный кабинет, совершил благополучную посадку на его пороге.
Не без труда Ашот Акопович сфокусировал на моем растерянном лице свой депутатский взгляд, удивился и спросил:
— А ты хто?
Призвав на помощь все тайные резервы своей нервной системы, я по возможности толково попыталась донести до шефа положение вещей на сегодняшний день:
— Я ваш секретарь-референт. По-русски, помощник… — тут я смутилась: вдруг Ашот Акопович в русском языке не силен? Пришлось поправиться: — Вообще-то меня зовут Виталия…
Начальник удивленно моргал какое-то время. Потом, видно, в его проспиртованном мозгу что-то коротнуло, и он неожиданно, но фальшиво (на манер известной «Сулико») затянул:
Депутат явно веселился. Он с прилежностью первоклассника допел песню про Ксюшу до конца, после чего уснул с блаженной улыбкой на устах на полу у дверей собственного кабинета. Впрочем, через минуту он вдруг рассмеялся, воздел на меня туманные очи, нахмурился и невнятно потребовал: