- А вот рожу себе ребеночка, второго, президент мне двести пятьдесят тыщ выплатит! И на хрен ты мне нужен будешь, байстрюк недоделанный!
Макс во время этого страстного словоизвержения наблюдал преимущественно не за женщиной, а за Ромкой. Его поразил взгляд, которым мальчик смотрел на мать: покорный, горький и какой-то смиренный. В нем жалость и презрение смешивались с обреченностью, страдание - с тайной надеждой на то, что мать когда-нибудь станет человеком. Ему так хотелось, чтобы мама пришла в себя, чтобы приготовила завтрак, разбудила поцелуем, отправила в школу. Чтобы пришла на собрание, разговаривала со строгой учительницей, а потом дома проверяла домашнее задание. И чтобы пошла с ним за покупками, долго выбирала, какие джинсы больше подойдут ее ненаглядному мальчику, а потом чтобы они вместе возвращались домой, довольные, веселые, и она бы гордилась своим красивым сыном, а он гордился бы мамой - молодой, веселой, самой лучшей! Он так хотел ею гордиться! Но мама стояла на гнилом крыльце, пьяная, дурно пахнущая, в грязной одежде, и несла что-то о внутренней политике президента, и обижалась на Ромку за то, что он не идеален, и обзывала его грязными словами, и проклинала.
Макс поймал себя на мысли: интересно, а она в самом деле верит в то, что говорит? Пусть где-то в этом пьяном бреду, в уголке своего сознания, угасающего и воспаленного - действительно верит, что ее сын родился плохим? Что он злой и жестокий от рождения, а остальные - где-то там, у счастливых матерей, которым повезло гораздо больше - родились благополучными, добрыми, послушными? Вот так вот все просто! И как же часто взрослые, вполне трезвые и благополучные женщины говорят: "Не повезло мне с ребенком, вот у других…" И еще говорят: "За что меня так бог наказал?" Да уж, бог знал, за что наказывать! За недостаточно внимательное отношение к малышу, к его таким маленьким, детским, но таким важным для него радостям и горестям, за: "отойди, не крутись под ногами, я занята!" За ложь, которую ребенок обязательно запомнит, и уже не будет доверять матери, за жестокость, грубость, за элементарную лень, из-за которой родители так часто прощают чаду несделанные уроки, не желая вникать, объяснять, помогать… "Какой мерой мерите, такой и вам будет отмерено", - подумал Макс, отгоняя от себя некстати пришедшее желание пофилософствовать.
Между тем, на крыльце появился новый участник действа: из вонючей избушки вывалился на свет мужичок, которого Макс уже видел.
- Че, Лен, опять твой придурок не слушается? Ты, пацан, мамку уважать должен! Ты уроки сделал?
От такого неожиданного пассажа Макс слегка обалдел и, не удержавшись, фыркнул, но тут же замолчал, поймав Ромкин взгляд. В нем светилась такая абсолютная ненависть, такое совершенное желание уничтожить, что Макс поежился. Он легонько похлопал парнишку по плечу:
- Может, уйдем отсюда куда-нибудь? Здесь поговорить не дадут.
- Да, пойдем, - сплюнув сквозь зубы, ответил Ромка и первым вышел за калитку.
Молча они прошли через целый квартал, состоящий из стареньких деревянных домов, большинство из которых все же имело более ухоженный вид, чем лачуга Ромкиной матери. Но все равно, это были очень старые избушки. Макс подумал, что скоро их снесут и построят на их месте какую-нибудь фешенебельную гостиницу, или спорткомплекс. В преддверии Олимпиады в Сочи земля здесь подорожала неимоверно. Интересно, куда денутся люди? Им предоставят квартиры? Или выгонят в неизвестность?
- Нам туда, - сказал Ромка, указывая на пыльную дорогу, которая вела куда-то вниз.
Примерно через полчаса пути перед ними раскинулось море, покрытое красноватыми бликами заходящего солнца. Берег был усеян отдыхающими, и Макс подумал было, что место это к серьезному разговору не располагает. Но Ромка уверенно шел вдоль берега, нигде не останавливаясь, и наконец привел его к месту, где ровная прибрежная полоса превращалась в отвесную скалу. Здесь никто из отдыхающих расположиться не смог бы при всем желании, и поблизости людей тоже не было, потому что огромная тень от скалы загораживала от туристов вожделенное солнце. Ромка разулся, и, держа старые потрепанные кроссовки в руке, вошел в воду.
- Пошли, - приказал он Максу.
Тот тоже снял кеды, завернул джинсы, и пошел босиком по мелкой теплой водичке, лениво плещущейся о шершавую поверхность утеса. Примерно через пять метров скала оборвалась, образуя десяток небольших острых, как зубы великана, утесов, между которыми и двинулся мальчишка, бросив Максу:
- Осторожно смотри, скользко!
Цепляясь за скальные выступы, чувствуя, как ноги съезжают по склизким от тины и водорослей камням, Макс упорно пробирался вслед за Ромкой.
- Теперь наверх, - скомандовал тот.
На одном из утесов имелись выступы, похожие на ступени, по которым и полезли парни.
- Ух ты, красота! - воскликнул Макс, оказавшись на скале с плоской, будто срезанной, верхушкой, которая пряталась за острыми утесами.
Присев на нагретый за день камень, он залюбовался открывающимся видом вечернего моря. Здесь, на этом скрытом от всех глаз камне, у него появилось странное чувство, что они одни во всем мире. Будто бы не простирался вокруг пляж с тысячами разморенных на солнце туристов, будто не скользили по морю катера, лодки, катамараны, не парили в небе парашюты, на которых сосисками болтались отдыхающие. Здесь чувствовалась защищенность, это место явно было для мальчишки убежищем.
Макс поймал на себе изучающий взгляд Ромки, который, видимо, не понимал, чего хочет от него этот нарядный молодой парень. Не зная, как начать разговор, он замялся, но выручил сам Ромка, спросив:
- А где Бобик? Ты его не видел?
- Я его с цепи спустил, - осторожно ответил Макс.
- Зачем?
- Он в порт хотел пойти, охранять проходную.
- А, хорошо, а то я уж думал, сожрали они его, - проговорил мальчишка, потом, вдруг осознав странность Максова ответа, спросил:
- Откуда ты знаешь, чего он хотел?
- Он сам мне сказал, - ответил Макс, решив, что такое признание может стать хорошим началом разговора. Или хорошим концом.
- А ты точно не торчок? - подозрительно прищурился Ромка.
- Да точно, могу вены показать, на! - закатав рукава, Макс продемонстрировал идеально чистую кожу локтевых сгибов.
- И трезвый вроде… - продолжал размышлять Ромка.
Макс дыхнул на него, чтобы у парня не осталось никаких сомнений, а также заверил его, что клей он не нюхает, бензин тоже, траву не курит, и вообще, находится в здравом уме и исключительно трезвой памяти. Мальчишка некоторое время помолчал, внимательно разглядывая свои босые ноги, потом нерешительно произнес:
- Я с ним тоже разговаривал. С Бобиком.
"Слава богу!" - обрадовался Макс. Парень совершенно точно унаследовал способности своего отца. Теперь объяснить ему происходящее будет гораздо легче.
- А я думал, с ума схожу, - признался Ромка. - Если б знал, что это все на самом деле, сам бы Бобика отпустил. А почему я могу с ним разговаривать? Я кто? Инопланетянин, да?
- Видишь ли, Рома, ты - наследник волшебного рода… - начал Макс.
К тому времени, как он вкратце изложил парню предысторию Второй грани, пояснил, кто такие Носители, рассказал, зачем нужна его помощь, солнце уже село, и вокруг сгустилась бархатная темнота южной ночи. Море загадочно переливалось в сиянии ярких звезд, но Максу показалось, что глаза Ромки горят еще ярче. Мальчишка сразу поверил его словам, и теперь попытался выяснить самое важное для него:
- Ты знал моего отца? Какой он был?
Макс на секунду запнулся, вспомнив предательство, на которое пошел Эдик, затем решил: хватит с Ромки мамаши-алкоголички! И ответил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно увереннее, весомее и убедительнее:
- Он был сильный. Храбрый, честный, и погиб, защищая своих друзей. А ты очень на него похож, Рома.
- Да, мамка говорила. Ну, когда еще не пила. Да и сейчас чуть что все время орет: весь в папашу!
- Она давно… такая? - спросил Макс, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал не обидно.