Не стала слушать его Ольга. Уж если записка ее не интересовала, то червяки тем более.
«Ну и пусть, — думал Сергей, упрямо смотря под ноги. — Пойду к самому Бабкину. Он, наверное, еще не спит». Наконец понял пастушок, что только ученый человек, московский техник, может ему все объяснить, как полагается.
И в самом деле, Бабкин не спал. У открытой двери сарая стояла темная обшарпанная табуретка, над ней висел карманный фонарик. Тимофей и Багрецов сидели на сене возле табуретки, которая в данном случае изображала собой стол.
Москвичи возились с каким-то аппаратом. Светился синий огонек маленькой паяльной лампочки. На ней грелся паяльник.
Пастушок подошел к техникам, но они его не заметили.
Сергей переступил с ноги на ногу и хотел уже вежливо пожелать друзьям доброй ночи, но спохватился. Ведь техники еще не скоро будут спать. У них важное научное дело.
Бабкин взял паяльник, послюнил палец, попробовал, разогрелся ли медный топорик. Затем ткнул его в канифоль и подцепил кусочек олова.
На остром жале появилась расплавленная блестящая капля.
Подняв глаза, техник увидел Сергея. Стараясь не уронить капельку, он наклонился к аппарату и сказал:
— Тебя-то нам и не хватало. Где-нибудь мел достанешь?
Пастушок обрадовался. Вот где он пригодился!
— В школе, может? — спросил он.
— Нет, не подходит твое предложение, — усмехнулся Бабкин. — Нам очень много нужно мела, толченого, килограммов сто. Достанешь?
Сергей не отвечал. Откуда он его возьмет? Но вдруг ему в голову пришла новая мысль.
— Может, известка годится? Мы ее из ямы берем для побелки.
— Молодец, Сергей! — Бабкин хлопнул себя по голенищу. — К воскресенью организуй это дело. А сейчас — марш спать! Мать, наверное, беспокоится.
Сергей недовольно поплелся домой.
— Теперь нам бы еще бочонок достать, — сказал Тимофей, кладя паяльник на лампу.
— Это потруднее… Погоди, — вдруг что-то вспомнил Вадим и, перешагнув через склонившегося над аппаратом маленького Бабкина, скрылся в темноте сарая.
Тимофей даже не успел ущипнуть его за ногу. «Я тебе покажу, долговязый, как по головам ходить!» — погрозил он и поднес паяльник к щеке, проверяя таким образом, насколько он нагрелся.
Скрипнула калитка. Это Стеша возвратилась домой после того, как всласть обсудила с подругами все достоинства и недостатки ученого техника Бабкина.
— Трудитесь, Тимофей Васильевич? — застенчиво спросила она. — А мы вас ждали-ждали…
Техник поднял голову и увидел Антошечкину во всем ее великолепии. Луна светила так ярко, что казалась Бабкину огромной каплей расплавленного олова… А Стеша! До чего же она привлекательна! Хоть и мала, не выше Тимофея, но кажется такой величественной и гордой в своем блестящем тяжелом платье.
Стеша повернулась, и Бабкин представил себе, будто это платье сделано из жести: так зазвенела упругая шелковая ткань.
— Бессовестный вы, Тимофей Васильевич! — Стеша могла, не сморгнув, говорить ему всякие такие «вежливые слова». — Загордились, ни на кого не глядите…
Тимофей смутился: «О чем это она?»
— Не уважаете нас, товарищ Бабкин, — продолжала Антошечкина, приложив руки к груди. — Вот и пришла я вроде как делегатом от всего нашего драмкружка. Посмотрите на меня хоть здесь…
Стеша взглянула на луну, прислушалась к щелканью соловья и чему-то лукаво улыбнулась. Подобрав шуршащий шлейф, она подошла ближе к оробевшему Бабкину.
Девушка читала стихи с чувством, пожалуй, даже хорошо, и не шестую премию на районном конкурсе самодеятельности ей можно было бы присудить, но не Бабкину в этом разбираться.
Он беспокойно ерзал на месте и ждал, чем же все это кончится? Тимофей не мог понять: либо Стеша над ним подсмеивается, либо еще хуже… Во всяком случае, эти стихи из письма Татьяны похожи на объяснение… Глупость какая!
— Не пугайтесь, я все письмо читать не буду, — Стеша звонко рассмеялась. — Ну, чего же вы молчите? Хорошо?
— Очень, — выдавил из себя Тимофей и тут же обжег палец горячим паяльником.
Стеша постояла еще немного и, видя, что Бабкин упорно молчит, решила заговорить о другом.
— У Симочки сегодня были, Тимофей Васильевич? — спросила она, давая понять, что ей все о нем известно. — С нами пойти не захотели?
— Да я… — начал было Бабкин, дуя на обожженный палец. Он чувствовал, что надо оправдаться.