Но остался. Могу мыслить, дышать, есть, пить, говорить, видеть и слышать. Двигаться могу. Значит, рано мне в покойники, да и в шуты гороховые….
Не ощущаю боли — один нюанс. А иже с ним — тепла и холода. Словом, потерял чувствительность. Не замечаю голода — второй. Впрочём, это из той же оперы.
Со слухом что? Со слухом есть проблемы. Голоса доносятся как из бочки — бу-бу-бу. И никак не могу понять, кто говорит, пока на рот не гляну. Это бывает…. Ну, точно! Заткнул поочерёдно пальцем правую раковину, левую. Это бывает, когда слышишь одной половиной. А у меня не работает правое ухо — напрочь отключилось. Вот такая чернильница!
Дальше что?
Прикрыл поочерёдно глаза — видят оба, но левый хуже. Да ни хрена он не видит — только свет и тьму! Смотрю на рожу трактирщика, вижу пергамент лысины и щёк, да три пропадающих пятна, когда Свиное Ухо молчит или моргает.
Руки двигаются, ноги гнутся. Попробовал встать. Встал, и тут же едва освещённые стены строения, костерок и сидящие пред ним бомжи в кадриль пустились — утюги за пирогами, пироги за башмаками…. Голова закружилась, и я бы упал, если б раньше Уч-Кудук не дёрнул меня за лодыжку.
— В бега, буржуй, собрался?
Упал и ткнулся лбом в треклятую плиту.
— Э, кончай, кончай! — вступился Упырь. — Товарный вид испортишь.
— Хуже не будет.
Подошла Кащеевна с коробкою в руках.
— Духалон?
Надежда извлекла пузырёк, повертела перед глазами.
— Не-а. Средство для очистки ванн.
Бомжи оживились
— Спиртяга?
— Ректификат.
— Цеди в котелок.
— А можа я неразбавленный пью.
— Выдавай Надюха по флакону.
— Допиваёте бульён, и ларисок дожирайте.
— Пускай флакон по кругу и котелочек — на занюх.
Кащеевна, едва не лишив головы, затащила мой торс на своё бедро.
— Хтой-то тебя так?
— Упал.
— Сейчас залижу — как на собаке заживёт.
И она принялась вылизывать царапины и ссадины моего лица.
О, господи! Я закрыл глаза. Опять этот запах. Отвратительный запах нечистот и гниющей плоти. Запах её рта.
— Будешь?
Открыл глаза — Кащеевна пристраивала пузырёк к моим губам.
— Средство для очистки ванн? Нет.
— Что ты понимаешь! Надо в рот набрать глоток, а потом запить — мягше бражки пройдёт.
Надя продемонстрировала культуру пития убойного напитка — крякнула, дыхнула, помотала головой.
— Прошла. Выпей, дуралей, веселее станет.
Реплики от костра:
— Смотри, как она его ласково — дуралей. Чует сердце, свадьбе быть.
— Сейчас мы её и забацаем. Уч-Кадушка принимай поповский сан.
Густой бас бородача отразил бетонный потолок:
— Венчается раба Божья Надежда рабу Божьему — Слышь, как тебя? Не помнишь? — рабу Божьему Звезданутому. Аминь.
Четыре глотки прогудели:
— Ами-инь.
— Да целуйтесь вы, черти! — басил Уч-Кудук, грозя дымящимся поленом. — Зря, что ль кадилом машу?
Увидев щербатый Надюхин рот, в страхе закрыл глаза. О, Господи!
— С таким не интересно — квёлый он, как жмурик, — отступилась новобрачная. — Надо его напоить.
Какие вопросы!
Мне тут же протолкнули в рот горлышко пузырька, едва не выдавив зубы. Забулькала жидкость, задёргался кадык, пропуская её внутрь.
— Пей, буржуй, халява. Завтра нас коньячком угостишь.
— Вот, зараза, полфлакона оприходовал и не поморщился.
— Пустите-ка его — посмотрим, пробрало али нет.
Меня поставили на четвереньки. Я только помотал головой, давя отрыжку, а она хлынула изо рта жидкостью для очистки ванн.
— Вот зараза, всё добро в пыль. Не давайте ему больше.
Меня оставили в покое.
Я прилёг, пытаясь привести в порядок мысли — осознать, что имею, что могу противопоставить этой банде спившихся отбросов в защиту своей чести, достоинства и самой жизни. Но достал-таки ректификат — головка моя поплыла, поплыла, вальсируя, не давая сосредоточиться на главном. Чушь полезла всякая, философия какая-то — ну, прямо к месту.
Через всю мою сознательную жизнь проходит красной нитью женская тема. У меня не было приятелей кроме виртуального Билли. Папашка бросил нас, и было время, когда я его ненавидел, потом жалел, но никогда не уважал, не гордился, не брал в пример для подражания. Дед был суровым человеком и, как оказалось, весьма жестоким и коварным — мы врагами стали. Патрон давал отеческие советы, но чаще прислушивался к моим, профессиональным. Так уж получилось, что жизнь мою заполнили женщины — бабушка и мама, жёны и любовницы, дочери. И, конечно, это обстоятельство корректировало мои поступки, сформировало характер и определило судьбу, которую, впрочем, не след хаять. Только вот ирония — на пороге в небытиё оказаться вновь в роли жениха полуторацентнерной макумбы.