Потом позвонила мама. Мы ещё не простились с Костиком. Пожали руки, а потом крепко обнялись. Прощай, брат…. Мама позвонила:
— Никогда не привыкну к твоим фокусам. Куда ты пропал? Год целый не звонил, не появлялся — гадай мать: жив? здоров?
— Мамочка, ну, прости. Больше не буду. Так рад тебя слышать.
— А видеть?
— Наверное, уже скоро.
Мой диалог с мамой выжал из Кости слезу. А я…. Что я мог сделать или сказать? Чем утешить? Снова бухнуться в колени и завопить белугой: прости меня грешного….
Всю ночь томился на скалистом берегу, прислушиваясь к рокоту прибоя. Пришло решение, идти на Алтай. Как раз к лету доберусь, и Анастасии мои из Москвы прилетят. Но Люба-то здесь, рядом: день-два-три пути — только руку протяни. Боже, как хочется видеть, обнять, прижать…. И погубить? Чёртово проклятие! Мерзопакостная жизнь! Сигануть с обрыва вниз — и песня недолга. Пусть погибну я и со мной угроза близким.
— Ну-ну, — это Билли. — Опять душевные томления. Топай-ка лучше на Алтай, раз не обрёл себя, Икар ты мой бескрылый….
Утром повернул стопы на запад.
Алтай…. Шёл сюда не наобум. Билли вынюхал, где и когда мои Анастасии разобьют походный бивуак — двуглавая гора Белуха. Иду на Белуху….
В монгольских степях сделал остановку. Заказал у местного скорняка костюм йети — снежного человека. Потомки Чингисхана зовут его "алмыс" и страшно боятся.
— Видели? — спрашиваю.
— Столько легенд создано — не спроста же.
— А вы видели? — скорняка пытаю.
Он подаёт готовый костюм из шкуры яка:
— С натуры делано. Надень, пройдись по стойбищу.
Что творилось! Малыши и взрослые с визгом врассыпную. А я в раж вошёл. Поднял оброненный бубен — луплю в него палкой, скачу с дикими ужимками, рычу самому неведомым зверем. Люди, ладно — собаки всей гурьбой снялись со стойбища, только их и видел. Смех и грех. Скатал маскарадный костюм в котомку за плечи и потопал дальше.
Даже если снежный человек — миф, его следовало придумать. Придумать для Настеньки. Какому отцу не хочется побаловать любимую дочку.
Алтай. Белуха. На плато северного склона мои москвички установили голубую палатку. У меня зрение орла — Билли настроил. Оказывается, можно. Наблюдал за ними с ледника, наблюдал. Потом смотрю, засуетились, биноклями вооружились. В мою сторону указывают. Я в шкуре йети — чёрным пятном на снежном покрове. Помахал рукой — ждите, милые, ночью нагряну. Не переборщил?
Пока преодолел пространство орлиного взора, ночь подкралась. Вот она, голубая палатка. Изнутри подсвечена — не научились ещё дамы использовать оптимизаторы на полную катушку. Играют на гитарах, поют. Господи, когда это было, в какой из своих жизней перебирал струны с ними рядом? Слёзы подступили в глаза, мокрота в нос. Фыркнул, прочищая.
— Ой, там кто-то есть, — голос Настеньки.
Подался прочь, стараясь не шуметь. Оглянулся. Мама шарила лучом фонарика в кустах у палатки. Господи, нет чтоб скинуть эту вонючую шкуру да в объятия. Кому-то нужен твой маскарад? Но страх проклятия держал на расстоянии. Задавал себе вопрос — неужто посягнёт, червь могильный, на любимую дочь? И правнучку он, кажется, любил. Но не хочется искать ответы на такие вопросы: слишком велика цена риска. Привыкай, Алексей Владимирович, изгоем жить — посмотрел-послушал и будет….
На следующее утро Анастасии ползали на коленях возле палатки, изучая мои следы. Измеряли, фотографировали — должно быть, чёткий нашли отпечаток. И направление взяли верное — проследили мой путь до тех самых кустов, из которых я за ними наблюдал. Пришлось ретироваться и прятать следы в русле ручья.
Вечером, прокравшись к голубой палатке, слушал милые голоса и был счастлив — ни слёз, ни соплей. Гитары забыли, обсуждают, как меня приручить.
— Надо еду ему оставлять на видном месте, — говорит мама.
— Мы ж ничего не взяли! — восклицает доченька.
— Будем добывать. Готовить и оставлять. Он пообвыкнет, и мы подружимся.
— В Москву возьмём?
— Ну, в Москву…. А может быть. Если захочет.
Я ли не хочу в Москву, в нашу старую добрую квартиру? Эх, мама, мама.
Искать для йети яйца в птичьих гнёздах или ловить рыбу в ледниковом озерце (да там её никогда и не было) Настенька наотрез отказалась:
— Бабушка! Они же живые!
Вот и расти дочку сердобольной! Хорошо, что прошлогодние орехи не вызывали у неё чувства жалости. Набрали их мои дамы, накололи, от скорлупы очистили и на целлофанчике оставили как подношение. На валуне, средь поляны альпийского леса. Сами спрятались и наблюдают. Аппаратуру приготовили, ждут.