В тесном, претенциозно обставленном кабинете нас принял смуглый как араб отуречившийся черногорец Слодан, одетый в смокинг с широким атласным поясом вместо жилетки. Выглядел как стенд достижений ювелирного мастерства. Носил золотую серьгу и золотые зубы, золотые запонки, массивный золотой браслет, который при каждом движении позвякивал на запястье пониже подтянутого манжета, золотой перстень‑печатку с крупной золотой монетой на месте печатки и бриллиантовые пуговицы на снежно‑белой манишке.
Создавалось впечатление, что его только что вынули из футляра, но, как мне предстояло убедиться, в четыре часа утра он выглядел точно так же. Ни пылинки на чёрном крепе, ни складки на безупречном поплине. Невероятно. Не имею понятия, как это ему удавалось.
— Будешь моей родственницей, — Слодан достал из железного сейфа металлическую коробку, порылся в ней и как фокусник вынул из кучи разнообразного хлама удостоверение личности.
— Тебя зовут Драга Драгович, я — твой дядя Слодан, то есть Слободан, Драгович. В случае проверки ты не знаешь французского. Вот, присмотрись и запомни, кто ты и откуда, а фотокарточку мы заменим.
— Я хочу быть по своим собственным документам. Они в порядке, — мне не понравился этот маскарад.
— Хорошо, покажи документы, — Слодан едва на них взглянул и отдал Мартину.
— Я ручаюсь за тебя перед Слоданом; пока ты будешь в «Демуазель», твоё удостоверение останется у меня, — объявил Мартин. Зато Слодан не трудился придумывать повод, чтобы вернуть под замок удостоверение Драги Драгович.
Я и оглянуться не успела, как у меня отобрали свободу. Но я не проронила ни слова. Как будто лишиться документов — обычное дело. Так или иначе — ничего нового. Официальные подтверждения моего существования всегда лежали где-нибудь в депозите. И что? И ничего. Когда припирало, я делала ноги. Здесь же, однако, всё представлялось гораздо хуже. Иностранка, привлекающая внимание плохим знанием языка, обычаев, даже топографии места, без единого близкого человека, без возможности подтвердить свой законный статус разрешением на пребывание, я легко попала бы за решётку.
И прежде, чем я задумалась, почему, моя память показала мне две картины с мансарды Мартина. Только две. Замки дверей, оборудованных цепочкой, и рукоятку у слухового окна в стеклянной крыше. Запоры были простые. Мои глаза не утратили приобретённого опыта. Автоматически регистрировали и накапливали профессиональные детали, как когда‑то на сеансах у Дедушки.
И ещё одно. Золотой цветок в качестве подписи на рисунках, развешанных по стенам мастерской, называется жёлтая кубышка. Кубышка — кличка ценного наводчика Нонны из высшего света. Значит, это Мартин. Насыпали ему перцу на хвост, он смотал удочки из страны и одурачила его Нонна. Теперь он берёт меня в заложники, думая, что нашёл способ получить своё золото. Ну, пусть себя тешит надеждами, я молчала. Я начала учиться жизни. А Слодан, как ни в чём не бывало, объяснял, для чего обряжает меня в чужую личину.
— Здесь дело в налогах. Нам не выгодно платить за тебя налоги и страховые взносы. Я беру тебя только затем, чтобы избавить Мартина от хлопот, и не собираюсь нести убытки. Если я беру людей на работу, то должен с этого что‑то иметь. Близкая родственница, приехавшая погостить, пусть даже и пойманная за мытьём посуды, не является наёмной работницей.
Семья всегда помогает своим, и это эффективный способ уменьшить налоги, конечно, если быть в хороших отношениях с инспектором, а Слодан культивировал доброжелательность влиятельных лиц, вкладывая им непосредственно в руку, что выходило дешевле, чем оплата счетов, выставляемых Республикой.
— У тебя будет стол, постель и две тысячи в месяц. Пятнадцать процентов высчитывает профсоюз.
Я быстро училась жизни. Не спросила, что за союз снимает проценты с неофициальной зарплаты. Мне предстояло это узнать в своё время. Это была преступная группа, которая крышевала проституцию от Форбака{63} до Марселя, а может, и дальше. За ими же навязанную опеку над «Демуазель» они брали постоянную дань, что Слодан учитывал даже в зарплате судомойки.
«Демуазель».
Круглая зала, настоящая цирковая арена с ложами и столиками, расположенными амфитеатром. В центре на небольшом возвышении, вращающемся пьедестале, беспрестанно кто‑то изгибается, извивается или раздевается, и является частью пейзажа, как лимонные деревца в кадках под стенками, и возбуждает интерес не более, чем упомянутые кусты с лакированными листьями и пластиковыми плодами, выглядящими как живые.