Прислуживают девушки, одетые в трусики и скудные лифчики из атласа с прозрачными крылышками — типа стреко́зы. Другие, тоже крылатые, ожидают у бара, облачённые в разноцветные, длинные туники, которые неизвестно как держатся чуть повыше груди. Сквозь лёгкий газ просвечивает нагота, белья никакого не носят.
Они все продаются, хотя те, что в фиговых листиках, называются официантками, а те, что без трусиков — танцовщицами, те, что снимают одежду на вращающейся сцене — артистками, мадам на этаже, следящая за движением в номерах — коридорная, а всё вместе — клуб.
Здесь есть девушки с цветом кожи от эбена через красное дерево, охру и слоновую кость аж до мертвенной белизны. В основном третий мир и Восточная Европа, ни единой француженки. Слодан не берёт на работу местных. С гражданками Республики один головняк. Республика не упустит возможности напомнить о девушках, продающих любовь, с Республикой лучше не связываться, особенно если ты иностранец с сомнительными документами и временным разрешением на пребывание, всегда зависимым от префектуры, да и местные санкюлотки с Пигаль способны по малейшему поводу направить делегацию к мэру, и он с ними считается, ведь они избиратели ничуть не худшие, чем кто‑либо другой.
А эти темнокожие и эти с востока старого континента трясутся над каждой валютной копейкой, они покладисты, послушны и благодаря «профсоюзным» махинациям Слодана их можно безнаказанно эксплуатировать, ведь большинство их здесь нелегально.
Я провожу ночи на два этажа ниже залы стрекоз.
Тесный подвал под кухней, клубы пара, бак для отходов. Беспрестанный визг лифтов, один из которых спускает грязную, а его брат‑близнец — отправляет наверх чистую посуду. Бункер для стекла, бункер для фаянса, отделение для столовых приборов. Сток в каменном полу и деревянная решётка под ноги, как остров, заливаемый помоями, когда под конец ночи засоряется водослив.
Отсчитываю движения, два круговых мазка губкой — блюдо, один — чашка, один — тарелка. Здесь нет никаких машин, я дешевле, чем автомат для мойки посуды. Утром, когда валишься на кровать в чердачной каморке, под веками закрывшихся глаз назойливо проявляются бесконечные горы, башни, пирамиды посуды. Засыпаю с мечтой о понедельнике. По понедельникам «Демуазель» закрыта, у всех работников выходной.
Через несколько недель я уже не могу, под утро я едва держусь на ногах из‑за усталости и духоты. Послать всё к чёрту и сделать ноги из этой могилы, сочащейся влагой по облезлым стенам, но не хватает смелости стать бездомной в чужом городе. Затем приходит отупение. Мою, сплю, ем. Есть только подвал и чердак, вырезанные из мира, и я вообще не уверена, что вне их пределов что‑то ещё существует. Наконец я привыкаю.
Я живу!
Вокруг меня Париж, достаточно спуститься на четыре этажа, осознаю я в день, которого уже не просыпаю. Сформировался режим, в пределах которого несколько часов дня принадлежат только мне. В первый полдень моего нового состояния я погружаюсь в город, а он ошеломляет меня изобилием, даже избытком вещей, вываливающихся аж на улицу.
Обнаруживаю в себе ненасытную жажду обладания. Хочу иметь эти роскошные прекрасные предметы сейчас же, много, все!
Я не должна тратить деньги, полученные от Констана. У меня их немного, хотя я уже пополнила запас двумя своими зарплатами. Кто знает, что может случиться — но это всего лишь остатки рассудка. Во всяком случае, я не обязана сейчас покупать, обманываю я себя, я только примерю эту бархатную курточку и эти ажурные туфельки, и эти высокие сапожки, и вон те кожаные брючки.
Захожу в первый магазин и теряюсь. Становлюсь центром внимания нескольких улыбчивых, доброжелательных и терпеливых сотрудниц, в которых я едва распознаю продавщиц — настолько они элегантны и ухоженны. Моё стремление приобрести и их мастерство продавать сплетаются в неразрываемое кольцо. Я не способна себе отказать. Есть все размеры, все цвета и все фасоны. Растёт гора разных разностей как раз на меня, сидящих на мне как влитые, идущих к лицу!
Сотрудницы принимают живое участие в моём выборе, у меня не хватило бы ни духу, ни отваги ничего не купить, страшно подумать, чтобы пропало столько стараний и хорошего отношения, дружелюбия и профессионализма.
Возвращаюсь в свой отсек на чердаке с ворохом сумок и коробок.
Распаковываю это всё, на кровати громоздится куча тряпья, и пробуждаюсь от погони за шмотками. Смотрю на гору барахла, купленного без смысла, на которое я потратила половину имевшихся у меня денег. И зачем оно мне? Куда в ноябре я одену сандалии и куда я пойду в лёгком индийском кашемире до пят, простроченном металлической нитью?