Глупая Пелька!
Чего я, собственно, хочу? Переждать срок заключения, вернуться на соревнования в «Крачку» и на Озеро. Нельзя выбрасывать деньги на ерунду! Тяжело и болезненно я учусь экономии, организованности и предусмотрительности. Внедряю в свою жизнь порядок, систематичность, точно как в тренировочном лагере. Покупаю план города, открываю для себя польскую библиотеку на острове Ситэ и Булонский лес. Каждый день много читаю, учу язык и немного бегаю. Наконец заявляюсь в легкоатлетический клуб, адрес которого нашла в справочнике. Говорю, как есть. Утратила форму после аварии, хочу её снова приобрести.
Медосмотр, рентген, приговор. Не гожусь для спорта высоких достижений.
Утрачена цель, небо сжалось в овчинку, потемнело в глазах. А ведь я знала, но не верила. Лежу на кровати, смотрю в потолок, размышляю. Возвращаться? Какая в конце концов разница, где мыть посуду, если уже никогда мне не надеть костюма с эмблемой «Крачки»? И как отнесутся к моему исчезновению из Ниццы и к бумагам от Констана? Что могло бы сойти прославленной чемпионке, того не простят судомойке.
И всё‑таки я хочу вернуться.
Как и все здесь в «Демуазель». Каждая приехала только на какое‑то время. Заработать, приодеться, накопить на жильё, на кусочек земли, на приданое. Но возвращаются немногие. Исключения. Остальные истрёпываются и привыкают. Работа в ночном клубе уничтожает их прежде, чем у них накопится необходимая сумма. Особенно сейчас, когда и на Пигаль ощущается кризис. Страх навалился на девушек. Слодан сокращает штаты, увольняет по одиночке, неожиданно, по малейшему поводу, реальному или надуманному.
Сегодня попала Тереза.
— Ты мне не подходишь! Сейчас кризис, и вообще конкуренция со стороны бесплатных любительниц. Те, кто приходит к нам, хотят чего‑то особенного, а ты распугиваешь клиентов своей страдальческой миной и безнадёжной пассивностью жертвы. Такое мало кому нравится, — гремит его жуткий акцент сквозь тонкие перегородки отсеков.
— Слодан, что я могу с собой поделать?! — плачет Тереза.
— Возвращайся домой.
— Не могу. Мне там некуда деться, я ещё не накопила даже на первый взнос за квартиру.
— Попробуй у Тео, он принимает.
Тео берёт на работу всегда и платит больше. У Тео девушки разрушаются ещё быстрее, убегают, боятся. К Тео являются разные извращенцы и работа там очень тяжёлая. К Тео нанимаются девушки, у которых нет выхода. Тереза пойдёт к Тео, потому что не видит иной перспективы. Тереза не вернётся в свою страну и не купит там квартиру. Прежде, чем скопит необходимую сумму, она превратится в отупевшую развалину, которой будет нужен лишь алкоголь или марихуана.
И меня угнетает кризис.
Повышение цен на вино, которого я не пью, на сигареты, которых я не курю, на бензин, которым я не пользуюсь, влечёт за собой повышение цен и на всё остальное, в том числе на услуги прачечной, и Слодан вычеркивает эту позицию из бюджета. Стирку включает в мои обязанности при той же самой зарплате.
Идёт прахом мой выходной день, несколько часов я провожу в подвале у старых стиральной и гладильной машин, которые раньше служили лишь девушкам для поддержания в порядке скудных рабочих нарядов.
— Все претензии — к Миттерану{64}, — Слодан указывает виновного, хотя не слышит и слова протеста. Не могу смотреть на эту инкрустированную золотом самодовольную рожу.
Тяжко.
Я ощущала в костях стоимость заработанных денег, и это лучше, чем что‑либо раньше, учило меня экономии. И ещё только поддерживала мысль, что каждый день стремления вперёд не даёт мне дрейфовать по течению.
Дал о себе знать Мартин.
— Он зайдёт к нам в обеденный перерыв, — Слодан с этой новостью аж дал себе труд спуститься ко мне в подвал.
Обеденный перерыв. В «Демуазель» даже не помнили, что нечто подобное существует. С двенадцати до двух Париж сидит за столиками неисчислимого множества забегаловок такой, сякой и этакой категории — конечно, Париж, охраняемый законами об официальном трудоустройстве.
Я жила в другом Париже, среди шантрапы, собравшейся со всех концов мира, для которой законами были кулак, кастет, право сильного. В круге профессий, освоенных разношёрстными приезжими. Слоёный пирог. Тёмный снизу, светлеющий к верху вместе с заработками и рангом профессии. На самой вершине находятся французы.
Мартина я не видела с того самого вечера, когда он доставил меня к Слодану. Угощает печёным цыплёнком с салатом и вином. Я осторожна.
В мастерской ничего не изменилось. На том же самом месте лежала отложенная палитра и стояли банки, заполненные кистями. По углам, в художественном беспорядке, картины на алюминии, картины вырезанные. На мольберте — всё та же самая неоконченная абстракция, рисованная пламенем свечи, не добавилось ни одной полосы, ни одного пятна. Декорация. И ни следа присутствия кого‑то другого.