Своим поведением Урсын вызывал если не симпатию, то по крайней мере благосклонное безразличие. Парень, который не вешает собак на другого парня, не желающего нечто устроить, в приёмных чиновников есть уникальное явление, игра природы, как двухголовый телёнок или четвероногая курица.
Не наживая себе недоброжелателей, тренер добивался поддержки влиятельных лиц. Приятели Директора, если и не склоняли последнего к участию, то напоминали при случае о хлопотах тренера из «Крачки». Враги, завистники готовы были захлебнуться от гуманизма, дай им лишь повод вдолбить его в этих малолетних проституток, взломщиц и воровок. Подобная саранча в два счёта сожрёт любое хорошее мнение и сделает всё, чтобы такой‑то высоко не поднялся, или хотя бы доведёт его до инфаркта. Тоже хорошо.
Никто из важных людей не мог приказать Директору принять судимых, но моральный прессинг душил педагога. Ну а как же: атеисты, католики, партийные и беспартийные, члены профсоюза «Солидарность»{30} и отраслевых профсоюзов, внутренние эмигранты и разные другие группы объединились в благородном стремлении и только он, даром что учитель и воспитатель, отказывается принять участие в том, чтобы интегрировать этих детей в общество.
— Ну почему именно сельскохозяйственная школа? — он ещё защищался, но уже без уверенности.
— У девушек увлечение в этой области, — Урсын, как волшебник, превратил в увлечение чёрную работу на засорняченных госхозовских участках.
— Копку картофеля, прополку под наблюдением вы называете увлечением?! И где они будут практиковать полеводство, на стадионах?
— Профессия — это их капитал на будущее. Когда уйдут из спорта.
— Сколько их у вас, шестнадцать? Они мне испортят учеников... Ну, хорошо, можете приводить их. Посмотрим, что они умеют, от этого будут зависеть последующие решения.
Грозное условие было почётной капитуляцией. Они оба об этом знали.
— Завтра идёте на экзамен. Отвечать полными предложениями. Если не знаете, не юлить, но и не набирать в рот воды, а так и говорить: «не знаю». Никаких вопросов. Следить за собственной речью! Причесаться гладко, ногти остричь коротко. Одеться в выходное платье, вести себя как в интернате урсулинок.
На следующий день мы вошли в ворота парка, когда‑то магнатской резиденции. Нашему шествию через школьный двор сопутствовал знакомый нам повышенный интерес со стороны окружающих.
— Смотрите, идут они, — сопровождали нас шёпот и пристальные взгляды наших будущих однокашников, нашедших чем занять перемену между занятиями.
Они беспардонно глазели на нас, будто мы были чудом природы. Искали на наших лицах признаки развращённости, но не находя ничего необычного, испытывали разочарование от того, что по таким ничего нельзя распознать.
А мы шли, как немые ангелы в своих лучших нарядах, подарках заокеанского патриота, и в спортивных туфлях заграничной марки, пожертвованных Конгрегацией протестантских церквей, по‑праздничному отмытые и пахнущие мылом «Пальмолив», оставшимся от профессионалов нашего клуба, выкладывающихся сейчас на беговых дорожках, кортах и стадионах Европы.
— Шала‑, шала‑, шалавы! — засмеялся щетинистый здоровяк и бросил в пространство вопрос о стоимости.
И ни одна из нас не огрызнулась, не выпятила задницу, — даже не показала язык, — от чего ничто бы не удержало нас ещё несколько месяцев назад.
— Держать строй, девочки, не замедлять шаг, — произнёс Урсын и повернулся к задире.
Я зыркнула через плечо.
— Вот тебе сдача, — сообщил наш тренер и двинул весельчака в челюсть, вторым же ударом — валящим с ног хуком — положил его на траву. — Когда будешь жаловаться Директору, расскажешь ему, за что получил.
Видимо, это и были те самые ягнята. Именно этих великовозрастных оболтусов, усатых парней и грудастых девиц хотел защитить от нашего дурного влияния благородный Директор.
Инцидент продолжался мгновение. Урсын немедленно присоединился к нам, и никто не преградил ему путь, и никто не помогал тому подниматься с травы. В эту минуту я могла бы жизнь отдать за нашего тренера. Впервые в жизни, насколько я помню, кто‑то вот таким образом вступился за меня.
Директор уже знал. Ему доложили прежде, чем мы зашли в аудиторию, в которой нам был назначен экзамен.
— Примите мои глубокие извинения за недостойную выходку нашего ученика. Мне очень стыдно, — такими словами поприветствовал нас Директор, который выглядел действительно опечаленным. О мордобое не вспомнил.