— Тоскует свинья по грязи, — шипело над нами его излюбленное присловье, как жало медянки, змеи, которая ещё называется гладким полозом. Ну хорошо же!
— Ваша поговорка не адекватна, — я как раз приручала новое слово.
— Почему же, разумница?!
— В школьном свинарнике поросята чистые и выглядят так, будто сделаны из розового марципана. Не гадят на пол, а только в сток. Свинья вообще не тоскует по грязи, а грязная бывает только от недостатка воды, — я не могла себе отказать в демонстрации недавно усвоенных знаний.
— Смотри, чтобы у тебя не было недостатка, — проворчал он. Вот такой он был малодушный. Злоупотреблял властью, и «взрыва» можно было ожидать в любую минуту.
Я пока не могла показать ему зубы, что я сделаю, уж как пить дать, когда он уже не сможет меня выбросить, потому что я стану ценной для клуба, — обещала я себе. Мне нужно ещё немного времени. Если у меня получится, Урсын убавит тон.
У меня уже тогда было отличное время в беге на короткие дистанции, ненамного худшее, чем у нашей национальной чемпионки, но Урсын не показывал меня ещё ни разу, да и никто из нас пока не выступал в открытых соревнованиях: Клуб, то есть тренер, не выставлял нас. По его мнению, мы всё ещё представляли собой материал.
Материал делился на категории, я относилась к первой. Только меня и ещё двух девушек Урсын повёз на сборы в Высоких Татрах, где тренировались младшие юниорки и юниорки перед отбором на международные соревнования: Олимпийские Резервы.
— Спринтер, — говорил нам тренер, — это талант, незаурядные мускулы, обусловленные генетикой. С этим рождаются, этого нельзя приобрести или этому научиться. Только вставить в оправу, как бриллиант!
Я была бриллиантом!
Мы с упоением подражали бывалым спортсменам. Пророщенную пшеницу и зелень петрушки — ежедневные компоненты нашей тренировочной диеты — мы называли коксом, что на профессиональном жаргоне означало средства для допинга, и рассуждали о преимуществах и недостатках спринтерского снаряжения.
— Кусы{33} бегал в шиповках, сделанных по спецзаказу одним варшавским обувщиком, — умничала я, пересказывая слова Урсына.
Мы брезговали изделиями фабрики в Валбжихе, согласны были не менее, чем на «тигр» или «пуму», но каждая из нас хотела иметь «адидасы». И Урсын из кожи лез вон, хотя фирмы были заинтересованы, чтобы их рекламную обувь демонстрировали по мировым стадионам Вшола{34} или Шевиньска{35}, а не такие, как мы, спортивная шантрапа, о которой никто ничего не слышал.
Из Высоких Татр я вернулась быстрой, как маленький автомобильчик, и загорелая дотемна.
— Завтра у нас будут гости, — сообщил Урсын.
— Опекунский Совет, — нетрудно было догадаться: кроме них и пани Каси, нас никто не навещал, да и те крайне редко.
— Не только. Будут все, кто в вас вложился. Это не парадный смотр, а серьёзная тренировка, вы должны показать всё, на что вы способны. Они должны выйти отсюда в уверенности, что их средства не выброшены на ветер.
Я поняла, почему Урсын так гонял нас на сборах и ничем не был доволен.
«Все» явились. На почётной трибуне чинно расположилось милосердие государственное, общественное, из местной администрации, профсоюзов, индивидуальное, клубное и частное.
Перед стартом к нам заглянула Мама.
— Синички, господин Генри Гоншор прислал разные мелочи. Сегодня получите шоколад с орехами! — это был тот патриот из‑за океана, который уже имел всё, а теперь скупал по миру предметы польской культуры и жертвовал их музеям, оплачивал подарки, поддерживал спортсменов и детей‑сирот. Работал на собственное бессмертие.
— Да здравствует Мама!
— Буду держать за вас кулаки, Синички!
Мы любили Маму. Полная, улыбающаяся, всегда готовая поддержать тёплым словом, она никогда не пыталась нас уязвить как Урсын, никогда не стремилась дать нам почувствовать её власть. Распоряжалась финансами Клуба и банковским счётом эксперимента. Независимая от нашего тренера, она составляла с ним гибрид, как карточная фигура.
— Нам подарили мыло, распишитесь, Синички! — заходила она перед тренировкой, размахивая перечнем.
Каждая подписывалась в своей графе и ни одна никогда не спросила, откуда и сколько получили мы того мыла. Позднее нам выдавали по куску «Пальмолив» или французской «Рексоны», или шведского «Шильд» или «Тволь». Кроме предметов роскоши, получаемых время от времени, нам доставалось ещё кое‑что, ведь Мама эффективно защищала нас от родного «Зефира» и совсем уже опустившегося «Карата», консистенцией и запахом напоминающего гниющий компост.