— Вот и хорошо. Не терплю этого дня.
Она не стала поддерживать тему. Я уже заметила, что она не любила говорить о прошедших годах и моём происхождении.
— А у тебя тут вполне цивильно, — Нонна оглядывала комнату. Она в первый раз посещала меня в интернате. Раньше она ждала на проходной или у школы, после чего мы ехали в единственную в Осаде кондитерскую, где чай, или даже ячменный кофе погибали от белокровия, а пирожные изготовлялись из клея.
Это тоже говорило о том, насколько крепко она держится в седле. Имея хлопоты, она тускнела, утрачивала уверенность в себе и не явилась бы в Центр, куда не каждый имел право доступа.
— Кто тебя пропустил? — входить разрешалось только по уважительной причине или в сопровождении члена клуба.
— За меня замолвил словечко один важный товарищ, — похвасталась Нонна.
— Я его знаю?
— Нет. Да, да, писали о тебе в прессе. Я тобой горжусь. Мустела, самородок из клуба «Крачка»!
— Мне просто повезло.
— Я купила тебе обнову на день рождения, как находка будет для заграничного путешествия, — Нонна распаковала из бумаги картонную коробку и вынула красивую накидку из бежевого велюра.
— Бомба, Нонна! — у меня не хватило смелости сказать ей, что на соревнования я поеду в спортивной форме клуба. — Но откуда ты знаешь о моей поездке?
— Знаю. Ты для меня значишь больше, чем тебе кажется, хотя ты не раз меня упрекала и даже поговаривала о корысти, помнишь?
— Не вспоминай, Нонна. Это было так давно!
С полного разочарования в зале для посетителей первого исправдома миновали три года. Века другой жизни. Произошло столько событий. Выветрились прошлые обиды, отболевшие разочарования сделались совершенно неважными.
С течением времени я научилась понимать её слабости и принимала её такой, какая она есть. И теперь я помню только добро, проявленное Нонной, доказательства памяти и симпатии, проявляемые так, как было свойственно ей, как и эту дорогую накидку из материала, мягкостью напоминающего шёлк, и коробку с пирожными от Бликле, и соки из «Певэкса».
Нонна не умела помнить о ком‑то, кто не находился всегда перед её глазами. Так же у неё было и с чувствами. Она неожиданно взрывалась ослепительным фейерверком, чтобы потом еле заметно тлеть.
— Как себя чувствует Дедушка?
— У Дедушки поехала крыша. Нашёл себе в Париже вдову. Ты представляешь, в его‑то возрасте? Готов притащить ко мне новую бабку, ну да ладно, хуже, что оставил меня с делом, которое должен был уладить, и не пишет, когда вернётся. Поэтому я вынуждена просить тебя о помощи, Мустела.
— Я сделаю, что ты захочешь, — охотно заверила я. Я была самой радостью. Накануне крупных соревнований, где я добуду себе славу, где никто не скажет с усмешкой «сиротка», я даже не чувствовала себя беспризорной собачкой, имела достаточно доброты для того, чтобы её пожертвовать, особенно Нонне.
— Накопились драгоценности. Годами лежали замороженные доли, как и твоя. Но не все такие терпеливые, да и с людьми пришло время рассчитаться. Мне тоже надоело, что они лежат мёртвым грузом и ни гроша с них нельзя получить. У нас их реализовать нельзя. Пустить их в оборот — всё равно, что пальцем на себя показать. Вот Дедушка и поехал договариваться во Францию. У него там ещё с войны есть крепко сидящий в отрасли кореш. Но покупатель желает пощупать товар, а Дедушка остаётся в Париже неизвестно на сколько. Я должна драгоценности передать. Сама не поеду, мне паспорта не дадут. Граница для меня на замке, но ты сможешь выехать.
— Нонна, мы летим прямо в Ниццу, специальным самолётом.
— Чартером.
— Вот именно. Вырваться не получится.
— И не надо. Посылку возьмёт у тебя кто‑то тебе знакомый, на месте.
— Адам?
— Нет. Адам ушёл от меня. Недавно узнала, что уже несколько месяцев, как он уехал на Запад.
— И ты мне ничего не сказала?!
— Вот как раз говорю. Сначала мне самой надо было это перегрызть. Такие дела! Чего мне не хватает? Не знаю. С парнями у меня счастье короткое. Долго не держатся. Ну да ладно. Пассажира, о котором я говорю, покажу тебе здесь. Через час после вашего чартера он полетит следом за вами, рейсовым самолётом. Он к тебе явится, прежде чем ты вещи успеешь распаковать. Наверное, тебе не понятно, почему ты должна быть перевозчиком, если он и так едет. Но к тебе ведь никто не пристанет, а с ним дело неясное. Вращался в высоких сферах, сейчас потерявших значение; паспорт, правда, у него не отобрали, но могут поджидать на таможне, и вообще. У его знакомых уже проблемы, а ожидают их ещё большие.