— Я никогда даже не останавливался в Фонтенбло.
На протяжении всей трассы длиной несколько тысяч километров у него не было времени на знакомство с достопримечательностями. В его жёстком графике, обусловленном взысканиями, не было места для остановок, кроме как для погрузки, выгрузки и заправки, с одновременным там же сном. Однако этот современный кочевник знал так много о странах, через которые проезжал, потому что читал и сопоставлял полученные знания с видами мест, проносящихся за широким окном кабины.
TIR катился по шоссе Autoroute du Sud{60}, миновал университетский городок и вскоре под колёсами уже расстилался широкий бульвар.
Распай! Я была в Париже.
Я помогла вымыть колосса. Пан Бронислав, не пользуясь механической автомойкой и обслуживая себя сам, платил меньше и экономил немного франков.
На улице Клиньянкур открыла двери чистенькая старушка с головой в мелких кудряшках. Нет, ей ничего не известно о том, когда будет месье Ольховяк. Нет, она не знает, где он живёт, но да, приходит сюда забрать почту и вообще. Я могу у неё подождать, пока он появится, могу спать за двадцать франков в сутки.
— Ты нигде не получишь ночлега за такие деньги, — заверила она.
Я жила в заставленной тяжёлой мебелью комнате с узким окном, выходящим на мусорник в тёмном холодном дворике.
Она постелила мне на топчане.
Едва я заснула, как пришёл Мартин. Он так обрадовался, что заплатил за мой ночлег.
— Ходишь в этих «адидасах»! — он уже не разрешил мне их обуть, отобрал и нежно прижал их к себе. Если бы у меня не было кроссовок на смену, он наверняка позволил бы мне сесть в такси босой.
Он жил в пригороде Сент‑Антуан{61}.
В мастерской под стеклянной крышей на мольберте начатая абстракция, рисованная пламенем свечи. По углам — картины на алюминии, картины вырезанные и ещё какие‑то, выполненные в непонятных техниках. По стенам густо развешаны эскизы, чёрно‑белые гравюры и цикл акварелей, выглядящих как проекты иллюстраций. На каждом рисунке вместо подписи в нижней части — жёлтый цветок с плоскими листьями.
Я знала такие цветы. У нетронутых берегов они украшали Озеро. На их плавающих листьях, как на плотах, отдыхали стрекозы. Их название наводит на мысль о глубинах, преодолеваемых стеблем{62}, прежде чем он покажет солнцу и насекомым свой золотой глаз.
Однако я не могла вспомнить их названия.
— Ты знаешь кого-нибудь в Париже?
— Нет.
— Нужно тебя как‑то устроить, найти тебе работу, — забеспокоился Мартин, когда остыл от бешенства после случая с пустыми кроссовками.
Неготовность к самостоятельной жизни опять вышла мне боком. Без всякой задней мысли, да что там — с благодарностью я приняла его помощь, не задумываясь, с чего это вдруг он мной занялся.
— Ты здесь не можешь остаться, я сам здесь в гостях, — Мартин позаботился о моём проживании и отвёз к старухе в кудряшках. Уже не на такси — на метро, и не торопился с оплатой самого дешёвого в Париже ночлега, а только удостоверился, есть ли у меня деньги.
Не подавал признаков жизни на протяжении недели.
— Я устроил тебя судомойкой в ночной клуб, — сообщил, когда снова появился.
— Пусть будет судомойка.
— Не очень подходит? Тогда почему же сама не нашла ничего лучшего?! — его поразила моя сдержанность, он ожидал ярко выраженной благодарности.
— Ты знаешь, я не искала.
Он предоставил меня самой себе, чтобы я сделалась более мягкой, наконец дошло до меня. С работой было тогда очень сложно, и совсем не имела никаких шансов иностранка, без знакомств, сертификатов и рекомендаций, к тому же плохо владеющая языком. О чём я не имела понятия, потому что на протяжении всей недели ни разу не спрашивала о работе. Продукт Домов, я ждала, пока Мартин устроит, если уж обещал. Никакого беспокойства. До этих пор в моей жизни всегда находился кто‑то, кто для меня в конце концов всё устраивал; почему же теперь должно быть иначе?
— Ты вообще нормальная?! — у Мартина не укладывалось в голове, что я, вместо того чтобы не находить себе места от беспокойства, не имеющая представления об отсутствии перспектив, слонялась по городу без дела как какой-нибудь валютный турист со счётом в банке, свалив на него хлопоты о моём завтра.
Был уже вечер, когда мы вышли из метро на площади Пигаль. Квартал готовился принимать вторую смену. Дневные бабочки уже пошабашили, ночные ещё не вышли на промысел; примерно то же было и с заведениями.
«Demoiselle» — светилась над входом золотистая надпись из неоновых трубок. Возле каждой литеры «l» трепетала пара продолговатых крылышек. Demoiselle означает как «барышню», так и «стрекозу».