По субботам торгуют рыбой, яйцами, прочим съестным, а мясо продают еще и по четвергам. Лавочники и коробейники предлагают свой товар даже и в постные дни — магистрат снисходителен и наказывает за это редко. Процветает торговля скотом. После сноса домов, для которых государь император Карл не выделял земельных участков и которые нам ни к чему, у нас прибавится пастбищ. Под стенами зеленеют виноградники, и летом мы впервые соберем урожай.
В воскресные дни я слушаю мессу в Эммаусе, он от меня ближе всего, но несколько раз я ходил и в храм Святого Вацлава, там очень хороший каноник. Раз в неделю у меня бывает Нетршеск, и мы с ним играем в трик-трак. Он недужен, и лекари и аптекари, что живут со мной в одном доме и ухаживают за огородиком, где у них растут лекарственные травы, говорят, что его век уже отмерен. И получается, что старый учитель, переворачивая во время игры песочные часы, готовит меня к жизни с Люцией, молодой женщиной с озабоченным лицом и горькой улыбкой. Хорошо, что он так поступает. Я обещал ему, что когда он уйдет в мир иной, я заменю его маленькой дочери отца.
С Люцией мы встречаемся только в его присутствии — ведь она же замужняя женщина. Она поднимает на меня свои серые умные глаза, и я вижу в них меланхолию и сметливость, а может, и обещание блаженства, и тогда я с удивлением осознаю, что единственным недостатком этой красавицы, моей земной нареченной, является ее достижимость. И мне становится тоскливо.
Она с удовольствием слушает (или лишь изображает интерес?) мои рассказы о единороге, которого ей видеть не приходилось и которого я вижу довольно часто, хотя и не ищу встреч с ним. Как же равнодушны бываем мы к посланным нам дарам! При полной луне, средневековое серебристое сияние которой больше не мешается с люминесцентным светом уличных фонарей, неподкованное животное бродит неподалеку от моего дома и вздымает в знак приветствия свой витой рог. Мы понимаем друг друга. Когда мой господин женит меня, единорог исчезнет навсегда. Пока же он приходит и ловко льстит моему тщеславию.
Едва лишь раздается первый сигнал ночного сторожа, как я откладываю в сторону перо и кисть: при свете лучины и масляной лампы я работать не могу. В сумерках я подхожу к окну и смотрю на площадь, куда по вечерам является в сопровождении свиты Матиаш Великий, чтобы приглядеть за ходом строительных работ. Иногда с ним бывает и Розета, случается, она приветственно машет мне и одаривает тем странным взглядом, который все еще не перестает удивлять меня; взглядом, ничего не говорящим о самой Розете. Когда я рисую ее, то всегда прикрываю ей лицо прозрачной вуалью, спускающейся с замысловатой прически на грудь. Мне известна ее страшная тайна, и все-таки я никогда не пойму эту девушку. Меня утешает мечта о черном ангеле: она станет моей невестой, когда мы вместе очутимся в чистилище.
Подобно Розете, Матиаш также принадлежит к высшей знати. Рыцарь одевается роскошно, он носит свободное красное облачение и широкий кожаный пояс, к которому пристегнут герцогский меч, осыпанный агатами и мольдавитами. Платье его спутницы, синее или черное, украшенное драгоценностями, с заниженной талией, широкими рукавами и золотой цепочкой с колокольчиками, обвитой вокруг бедер, ниспадает до земли. Мой собственный наряд весьма скромен: грубая блуза, узкие штаны, башмаки с удлиненным по моде (но не чрезмерно!) носком. Я не пытаюсь возвыситься — я доволен своим положением, я примирился с ним.
Я многажды увековечил их образы в своих рисунках — набросках к витражам для стрельчатых храмовых окон, столь любимых господином рыцарем; при этом я не скупился на цветочные мотивы. Однажды я даже изобразил Матиаша и Розету как Адама и Еву и осмелился подшутить над господином Прунсликом, нашим старшим коморником, нарисовав его в виде змия; в другой раз я запечатлел их как Святое семейство в хлеву: герцога — в образе Иосифа, госпожу — в образе Марии, а Младенцу, над которым оба они склоняются, я придал свои черты. Я знаю, это был грех, но я уже исповедался и в знак раскаяния пообещал священнику подготовить эскизы для новых витражей славянского монастыря.
Ясными вечерами я ожидаю солнечного заката. Высунувшись из окна, я могу даже разглядеть в красных лучах башенку дворца «Бувине», где помещается нынче герцогская резиденция. В трех гроссах саженей левее над крышами домов высится другая башня: замок императора Вацлава, построенный на старом месте. Я не могу дождаться, когда же наконец солнце засияет на его зубцах и мой господин Матиаш позовет меня в свой новый дом.
Более всего радует мой взор и мое сердце строительство, идущее за высоким, искусно вытесанным каменным колодцем, где ремесленники и хозяйки набирают в ведра и кувшины воду. Словно Феникс из пепла, возрождается там на месте бывшего парка часовня Тела Господня, в точности такая же, какая она была некогда. Она встанет тут ярчайшим символом нашей переменившейся эпохи. Строительными работами руководит, разумеется, мастер Загир. После того как он пережил свою казнь, рыцарь спросил у Розеты, не помилует ли она зодчего. Розета колебалась лишь мгновение. Загир быстро привык к переменам, мне даже кажется, что он не слишком обеспокоен своим нынешним состоянием — ему осталось еще прожить семь кошкиных жизней, но ходить он в них не сможет, ибо совсем обезножел. Четыре подмастерья носят его по стройке в носилках, и он никогда не бывает в них один. Я нарисовал его — вот, видите? — в объятиях прекрасной банщицы.
Пока на площади кипит строительство, мессы проходят во временной деревянной часовне, где хранится золотой алтарь из вышеградского храма Петра и Павла. Наши люди, подчиняясь указаниям господина, недавно извлекли его со дна реки, и таким образом воевода утвердил свое право на власть. Поклониться алтарю приходят толпы набожных пражан, а неделю назад нас посетил оломоуцкий архиепископ.
Под солнцем нет и никогда не будет ничего нового. Пора нам уже возвращаться к испытанному временем. Мы приверженцы старых путей — путей, ведущих назад. Наши друзья из городов Писек, Кутна-Гора, Уштек, Чески-Дуб, Сезимово-Усти и Индржихув-Градец идут с нами. Когда Бог смилуется, Он вернет в объятия Средневековья всю страну. Новые времена заканчиваются, хвала Господу и мудрому владетелю Матиашу.
Если бы не они, мы погрязли бы в грехах и погибли бы вместе с прочим человечеством — в последнюю минуту они пробудили наше внутреннее зрение и заставили нас обернуться назад. Лишь глядя в прошлое, можно пережить Апокалипсис, лишь веруя в прошлое, можно попасть в новый райский век — прекрасное и благословенное четырнадцатое столетие.