– Главное ведь не тело, главное душа, главное ум. Ты сам это понимаешь. Ты замыслил меня зарезать, но много ли пользы от такого поступка? – отшельник, будто бы испугавшись, тупится в мутно-жидкую глиняную проплешину между сгнившими досками настила.
Наследник втайне ликует. Он смотрит в упор на оппонента, он готов втоптать его в водянистую грязь к навозным жукам, что монотонно копошатся под ногами.
– Может от того и не много пользы, но это факт… факт превосходства, – юноша произносит каждое слово медленно, со смаком.
– Твое превосходство – пустое хвастовство. Покинув подлунный мир, я избавлюсь от страданий. Ты погубишь только тело, – старик наклоняет голову почти перпендикулярно к туловищу; пушистые, снежные локоны волос срываются с плеч и беспомощно повисают, спрятав обезображенное лицо.
– Я могу отдать тебя палачам, – голос принца крепчает, – они заставят тебя признаться в чем угодно. Ты будешь говорить то, чего не было, чего нет на самом деле. Ты согрешишь против правды и будешь проклят!
– Да, но я буду не согласен с тобой втайне. И даже если ты заставишь меня утверждать очевидные нелепости, например, что солнце светит ночью, тем не менее я ведь буду знать, что это не так. Ты не повредишь мой разум. Скольких ваша семья уничтожила, загубили ли вы хоть одну душу? – отшельник резко вскидывает голову и пристально глядит на наследника, отчего тот начинает медленно пятится.
– Ладно, – изо рта юноши вылетают тысячи брызг, – что же ты сделал хорошего во славу Сатаны, старик?
– Не много, – на устах прокаженного в первый раз за время разговора вырисовывается улыбка, – но мой вклад действенен. Я прихожу в ваш город и хожу по вашим улицам и распускаю о себе дурные слухи. И люди, боясь заразится, отворачиваются от меня. Когда я прошу у них хлеба, они кидают в меня камни. Они считают, что изгоняют Зло, а на самом деле они впускают его в свой дом. Отрывая от земли булыжник, они выхватывают из своей груди живые куски сердца и вышвыривают их не задумываясь. И, истерзав себя самих, люди чувствуют дискомфорт, не понимая, что же с ними – это кровоточат их изломанные души. От этого они приходят в еще большее бешенство и еще неистовее метают камни. И наступает момент, когда, кроме огрызков породы, им уже кидать больше нечего, внутри у них пусто. Вот тогда-то их нутро наполняется другой черной любовью, вот тогда-то и нужно ловить момент, тогда-то и может прийти некто и, протянув руку над осиротевшим людским океаном, сказать: «Следуйте за мной те, кто любят!», и хлынет поток, и будут убивать жен и младенцев во имя любви, и будут возводить на сожжение детей, отцов, матерей и братьев своих ради чистой, непогрешимой истины, на костях будут строить с прозрачным, как родник, незамутненным сознанием, с обновленной блестящей душой. Такова настоящая власть тьмы! Ты знаешь, какую силу приобретают идеи, когда мысли абсолютного большинства текут в одном направлении, синхронно переливаясь, не искажаясь. Какая красота!..
– Да, да… – принц вспоминает Великий парад. Он стоит на трибуне, рядом с отцом, а внизу – тысячи одинаковых голов шагают четко в ногу под удары барабанов. Нескончаемая череда параллельных друг другу линий гремит вдаль, и таинственный, неземной огонь полыхает в очах императора. Юного наследника пьянит эта музыка власти – мелодия ритмичного абсолютного подчинения. Государь поднимает руку, и несчитанное число кулаков в тот же момент грозит далекому небу, он шепчет слово, еле двигая губами, и звучное, тяжелое «ура!!!» разносит жесткий ветер. Страна – единый механизм, прекрасный гигантский монстр, а император – его лицо, вековечный символ, почти бог… – Да, да!
– У тебя есть к чему стремиться, мальчик. Идеал не достигнут. По столице гуляют наглые, зажравшиеся аристократы, они шушукаются в своих душных салонах, они сеют смуту. А сенат… чаще они одобряют, но всегда хмурятся, когда им приносят новый указ. Быть может, они чисты делами, но чувства, но мысли, что там? – старик отступает в угол и тень закрывает изуродованное лицо.
– Нет, никто не позволит сотворить такое насилие. Если я только попытаюсь, меня свергнут. У нас слишком сильны традиции вольности.
Принц вглядывается в то место, где, по его мнению, должен стоять отшельник, но ничего не видит. Голос слышится отовсюду, словно хибара разговаривает с наследником:
– Будь мудрее, будь умней! Ратуй за свободу слова, непокорным давай волю, жаждущим хлеба – пищу, а любителям зрелищ – умопомрачительные представления. Подари им свою истину, свою любовь, свою веру! Пусть твою речь заглатывают в каждом доме вместе с пожираемой едой, выпиваемым вином, вдыхаемым воздухом! Наступит время, и строптивый утихнет, голодный насытится, смотрящий развратится. Останется меньшинство все так же алчущих правды, их можно, поверь мне, легко устранить. За ожиревшими веками не заметят чьего-то исчезновения, одряхлевшие мышцы не поднимут меч, а заплывшие мозги не выдавят мысли. Ты останешься один на один со своим стадом. И тогда не бойся начинать селекцию. Демократия, монархия, олигархия, анархия – совсем не важно как ты ее назовешь, при любом названии, при любом раскладе тебе уже никто не в состоянии помешать. Отбери только самых лучших, самых послушных овец, а остальных не грех пустить на мясо. Заблеяла слишком громко – на мясо! Отбилась от стада – на мясо! Не по злому умыслу – все равно на мясо!!! Потому что нельзя допускать даже потенциальных отступников. Не до́лжно не то что делать преступно, но даже чувствовать, мыслить неправильно нельзя. Вот цель! Вот смысл! Вот идеал! Вот утопия! Чем ближе к ней, тем больше будут благоговеть овцы, тем непоколебимей и крепче будет твоя власть. И, кто знает, может, ты пройдешь предел и достигнешь небес – навечно! И тогда на земле наступит рай, новый золотой век: благодарное человечество под руководством бессмертного Бога-поводыря. Ты умрешь, но Бог останется…