Два наших дирижабля были сбиты ПЗРК или, возможно, дронами, или чем-то еще почти одновременно. Связь с внешним миром оборвана. Физически. Но не информационно.
– Юра, у меня такое ощущение, что ты меня не слушаешь, – доносится строгий голос.
Я поднимаю голову, смотрю на монитор, на седовласого шестидесятилетнего мужчину с раздвоенным подбородком, мясистым носом и жестким взглядом.
– Я вас слышу, Кирилл Петрович, – говорю я.
Говорю спокойно и размеренно.
Но Кирилл Петрович мне не верит. Кирилл Петрович не так прост. Кирилл Петрович знает, о чем я думаю.
– Не дури, Юра! – он машет пальцем. – Ты полагаешь, что превратишься в труса и предателя, но это не так. Не будь инфантильным, здесь только строгий расчет. Твоя жизнь важнее, пойми! Для всего нашего общества важней. Больше одного ты все равно вместо себя не посадишь.
Я не хочу спорить с ректором Института Теоретической и Экспериментальной Истории, сейчас это совершенно ни к чему. Но я уже принял решение. Без его дурацких расчетов.
– Я понимаю, – говорю я.
Говорю тихо и приглушенно, чтобы голос случайно не дрогнул, чтобы не выдать себя.
– Азамат уже летит, – Кирилл Петрович смягчается. – Все отказались, но один латиноамериканский пилот, кажется, зовут его Гильермо Эрнандес, согласился рискнуть собой и своим транспортом за тройную цену.
– А зачем здесь нужен Азамат? – спрашиваю я. – Это лишнее место.
– Такие условия поставил пилот, чтобы один из наших был с ним, чтобы мы подтвердили свое мужество, доказали своим присутствием, что эвакуация жизненно необходима, – отвечает ректор. – У этого латиноамериканца свои какие-то странные принципы.
– Ясно, – я отвожу взгляд от монитора.
– Ладно, Юра, готовьтесь к эвакуации. Мы все рассчитали, на борт поместится двадцать четыре человека. Вертоплан небольшой, и так рассчитан только на четырнадцать мест, и, к сожалению, это лимит. На коленках друг у друга сидеть будете, набьетесь как селедки в банку. Из персонала летишь ты и Азамат и двадцать два ученика, остальные… – Кирилл Петрович замолкает на мгновение, затем продолжает скорбным голосом, – ты же, Юра, историк. И не просто историк, а психоисторик, и знаешь, что в критической ситуации нужно чем-то и кем-то жертвовать. Так было всегда. Геройство сейчас нам не нужно…
– А что нужно? – я почти срываюсь на крик. – Что?! Остальных четырнадцать ребятишек куда? И еще десять взрослых!..
– Юра, оставишь эмоции на потом, – ректор чеканит каждое слово, и на краткий миг мне чудится беспощадная поступь стальных легионов Римской империи, – пойми, Юра, здесь твердый расчет, твоя жизнь важна! Совьетвилл-2 теперь уже закрытый проект, в ближайшие десятилетия вряд ли здесь будут вестись археологические раскопки, но твой опыт жизненно необходим, продолжишь работу в Конфедерации. Здесь не обойдешься одними алгоритмами, программами и нейросетями, здесь живой человек нужен, живой, понимаешь?! Считай, это приказ, а приказы обсуждению не подлежат! Я беру на себя всю ответственность. Ты понял меня?
– Да, – говорю я, и на этот раз глаза не отвожу.
– Вот и хорошо, готовьтесь к эвакуации, когда сядешь в вертоплан, я тебе позвоню, у нас все под контролем, – Кирилл Петрович смотрит на меня. Внимательно. С сочувствием.
– Юра, мы должны быть мужественными, и твое мужество состоит в том, чтобы прилететь в Конфедерацию и продолжить свою работу.
Я киваю. Я больше не желаю лицезреть ректора и потому молча соглашаюсь, чтобы не продолжать спор, чтобы он, наконец, исчез с экрана.
– Хорошо, Юра, будь сильным. Марков одобрил бы это решение. До связи, родной, – монитор гаснет, и передо мной теперь просто зеркало.
На меня смотрит усталый сорокалетний человек. Синяки под глазами. Обветренное лицо. Ранняя седина.
– Марков одобрил бы это решение… – шевелю я губами.
– Сомневаюсь… – шевелит губами в ответ отражение.
Андрей Семенович Марков, основатель Института Теоретической и Экспериментальной истории, умер три года назад. Великий человек, обосновавший и доказавший необходимость приоритета в освоении космического пространства.
А пятнадцать лет назад я, тогда еще молодой выпускник, присутствовал на знаменитом форуме-конференции 2046 года, где Марков в пух и прах разгромил своих оппонентов…
Мы должны отдавать себе отчет, что стоим перед опасностью научно-технического регресса как никогда близко. Скатывания в темные века были и раньше: коллапс бронзового века, падение античного Рима и династии Хань в Китае, человечество не раз и не два переживало кризисы. Человечество переживало кризисы и шло дальше, потому что ему было куда идти. Сейчас, когда освоена вся планета, когда нет страны, которая бы не была не затронута экзистенциональным упадком, когда многие бегут от реальности в виртуальный мир киберпространства, оголтелого религиозного фанатизма и сомнительных удовольствий, человечеству идти некуда. Нам душно, нам тесно, и чтобы не задохнуться, мы должны, мы обязаны прорвать гравитационные путы Земли и устремиться вдаль. Орбитальные станции и базы на других космических объектах внесут необходимое критическое разнообразие в глобализированный человеческий социум. Из макросистемной экологии мы все знаем, что именно разнообразие всегда существенно облегчало возможность пережить очередной кризис. Количественная разнородность давала необходимые предпосылки к качественному скачку после очередного упадка. Надеюсь, уважаемые коллеги, не стоит здесь доказывать очевидную аксиому, что застой – есть первый признак разложения, кто сомневается, оглянитесь назад, проштудируйте заново всемирную историю, а заодно и динамическую палеонтологию. И существует очень большая вероятность, что после этого упадка, наши потомки никогда, слышите, никогда не поднимутся к вершинам и не превзойдут своих предков, то есть нас. Просто в силу ограничения ресурсного базиса и резкого сужения того самого социального разнообразия. И мы знаем как минимум один исторический пример – это цивилизация Рапа-Нуи. Остров Пасхи вчера – это Земля в миниатюре, это наша планета сегодня.