Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя, Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя.
В чашу молока тогда он всыпал эту смесь, И на дно тяжелый жемчуг опустился весь,
И растаял легкий сахар в чаше молока. И была ему загадка трудная легка.
А как молоко из чаши этой испила,Я Себя пред ним дитятей малым назвала.
А когда ему я перстень свой отослала, Тем на брак со мной согласье витязю дала.
Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать, Что ему во всей вселенной пары не сыскать.
Я вернула вместе с первым равный самоцвет, «Видишь, мы с тобою пара», — мой гласил ответ.
К самоцветам этим третий подбирать он стал, Третьего ж на белом свете он не отыскал,
Бирюзой меня решил он чистой одарить, Чтобы счастье от дурного глаза защитить.
И украсилась я тою светлой бирюзой,Пред его склонилась волей, словно пред судьбой.
На моей сокровищнице вещая печать, — Бусина любви да будет грудь мне украшать!
А за то, что пять сумел он кладов отыскать, Музыку царей могла бы я пять раз сыграть».
Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен, Что под плеткой сыромятной выровнялся он,
По обрядам брачных празднеств, тут же поутру Приготовил все, рассыпал сахар на пиру.
Как звезду Зухру Сухейлю, отдал дочь свою. Пир устроил несказанный, как пиры в раю.
Благовоньями в чертоге пол осыпан был. Там он кипарис и розу рядом посадил.
Вот последний гость покинул падишахский дом, Витязь наконец остался с милою вдвоем.
И когда искавший лалы россыпей достиг, Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг.
Целовал в ланиты, в губы он стократ ее, Он покусывал то финик, то гранат ее.
Совладел алмаз прекрасный с перлом красоты. Сокол сел на грудь фазану, павши с высоты.
Талисман свой он увидел на груди ее.Он любовь, и мир, и счастье в ней нашел свое.
Жил он в радости с любимой, лучшей не просил. Цвета щек ее — он платья красные носил.
Ибо тою красотою он рассеял мрак. Предзнаменованьем выбрал красные одежды,
Ибо тою красотою он рассеял мрак.Он всегда имел убранство красное, что мак.
«Шах в багряных бармах» — был он прозван потому, Что в багряном цвете радость выпала ему.
Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет, Этим лал ценней алмаза — алый самоцвет.
Золото «червонной серой» называешь ты; Нет у золота одежды лучше красоты.
Кровь, с душою связанная, оттого красна, Что тонка, легка в полете, как душа, она.
Если красоты телесной в мире ищешь ты, Помни: розы щек — основа всякой красоты.
Роза лучшая не будет ханшею садов,Если нет у ней горящих кровью лепестков!»
А когда рассказ царевна кончила чудесный,Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный.
И лицо Бахрама в этом блеске алых розСтало красным, с ароматным сходно соком роз.
Он к славянской красной розе руку протянул, Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.
Иранская царевна
Повесть седьмая
Пятница
В пятницу, когда светило, вставши из-за гор, Белым светом озарило ивовый шатер,
Шах — в одежде белой, в блеске белого венца -. Устремил шаги к воротам белого дворца.
В пятом знаке Зодиака белая ЗухраПять поклонов пред Бахрамом отдала с утра.
И покамест не напали Зинджи на Хотан, Шах счастливый не покинул радостей майдан.
А когда сурьмой небесной сумрак обострил Взгляд луны прекрасноликой и глаза светил,
Стал Бахрам подругу ночи нежную просить — Сладостный рубин речений перед ним открыть
Чтобы эхом, отраженным от дворцовых стен, Пела повесть, забирая слух и сердце в плен.
И царевна, славословье трону вознеся И о шахском долголетье небосвод прося,
Прочитав сперва молитву вечному творцу, Чтобы дал сиянье счастья трону и венцу,
Молвила: «Коль шаху сказка надобна моя, То — поведать все, что знаю, рада буду я».
Сказка
«Мать моя была душевной доброты полна, Сред старух была ягненком истинным она.
Чтобы мне не скучно было, помню, как-то днем Мать моих веселых сверстниц пригласила в дом.
К трапезе она радушно всех их позвала, Кушаньям — как говорится — не было числа.
Дичь, баранина и с тмином всяческая снедь, — Перечислить угощений мне и не суметь.
Не припомню я названий лакомств дорогих, Розовой халвы, миндальной — и сластей других
Все там было, чем осенний урожай богат — Яблоки из Исфахана, рейский виноград.
Но о гроздьях и гранатах речь я отложу, Лучше о гранатогрудых девах расскажу.
Сыты лакомой едою были все давно И пригубливать устали сладкое вино.
Смех, веселье, разговоры тут пошли у нас.За смешным рассказом новый следовал рассказ.
Та — про чет, а та про нечет, — все наперебой... Каждой рассказать хотелось о себе самой.
Очередь до среброгрудой девушки дошла, Хороша она, как сахар с молоком, была.
Лишь она заговорила — птичий хор в саду Смолк и рыбки золотые замерли в пруду.
Упоительный открыла слов она родник, А язык ее рассказа — был любви язык.
Нас она повеселила повестью такой: «Жил-был юноша — любезен и хорош собой.
Юному Исе в науках был подобен он,Как Юсуф, был светел сердцем и беззлобен он.
Люди знанья за ученость славили его, Верующие примером ставили его.
Сад был у него — прекрасный, как Ирема сад, Амброю благоухавший, радовавший взгляд.
В нем рождались, раскрывались райский плод и цвет, Шла молва, что им подобных в целом мире нет.
Все сердца тянуло в этот лучший из садов, Где росли и расцветали розы без шипов.
Если поискать, — конечно — шип один нашли б, Но защитою от сглаза вырос этот шип.
Под тенистыми ветвями там ручьи текли. Там нарциссы над ручьями, лилии цвели.
Пеньем птичек оглашался лиственный шатер, Звонкий щебет их сливался в сладкозвучный хор.
Кипарисы возвышались кровлями дворца,В говор горлинок вплетались возгласы скворца.
У подножий кипарисов сладостная тень В сад на отдых призывала, навевая лень.
Этот сад благоуханный с четырех сторон Был высокою стеною крепко огражден!
Окружил свой сад хозяин глиняной стеной, Чтобы в тень его проникнуть глаз не мог дурной.
Не один богач о саде сказочном вздыхал И завистливые взгляды издали бросал.
Юноша-хозяин часто заходил в свой сад — Отдохнуть от шума, зноя городского рад.
Подрезал он кипарисы и сажал жасмин, Мускус смешивал и амбру сада властелин.
На лужайках сам фиалки сеял он весной, Новые сажал нарциссы там он над водой.
Проводил в саду хозяин целый день порой И лишь поздно возвращался вечером домой.
Вот однажды ранним утром в сад он свой пошел, Изнутри калитку сада запертой нашел.
Но в саду своем он звуки чанга услыхал, Хоть вчера к себе он в гости никого не звал.
Песни радости услышал он в саду своем,— Веселились, и смеялись, и играли в нем.
Множество в саду звучало женских голосов, Изнутри закрыты были двери на засов.
Горожанки молодые, видно, здесь сошлись; Знать, они в его владенья с ночи забрались.
Долго он стоял у двери сада своего...Ключ — на сторожа надеясь, он не взял его.
В двери, стража вызвать силясь, он стучал и звал. Гости — слышно, веселились, а садовник спал.
Вкруг стены своей высокой юноша пошел, Трещину в углу дувала ветхого нашел.
И, увидев, что не может он войти в свой дом, В собственной своей ограде сделал он пролом.
Так проник он потихоньку в сад, и, осмотрясь, Словно вор, в своих владеньях он пошел таясь,
Чтоб увидеть, что за гости у него гостят,И проведать, что за повод был для входа в сад,
Чтоб разведать потихоньку, что за шум в саду,— Не попал ли уж садовник-старичок в беду?
Среди этих — озарявших сад его — цветов, Наполнявших свод зеленый звоном голосов,
Были две жасминогрудых, привлекавших взгляд, Вдоль стены они ходили, охраняя сад,
Чтоб не перелез ограду дерзкий кто-нибудь И не мог луноподобных гурий тех спугнуть.
Только он пошел в пределы сада своего, Эти девушки за вора приняли его.
Палками его избили; на землю потом Повалив, его связали крепким кушаком.
Но незнанью — в преступленье ими обвинен, — Был избит, и исцарапан, и унижен он.
Девушки, связав беднягу, перестали бить, — Но они его словами начали казнить:
«Был бы всяк твоим поступком дерзким возмущен! Нет хозяина на месте! Жаль — в отлучке он!
Если дерзкий вор посмеет брешь в стене пробить — То садовник властен вора палками избить!
Ты немного поцарапан. В цепи заковать Надо бы тебя, негодный, и властям предать.
Ах ты, вор, сломавший стену! — не уйдешь теперь! Если бы ты вором не был, ты вошел бы в дверь!»
А хозяин им ответил: «Этот сад — мой сад. Я захлебываюсь дымом — от своих лампад.
Как лиса, в дыру пролез я... И к чему слова — Вход сюда открыт всегда мне шире пасти льва.
Если кто в свои владенья входит воровски—-Упустить их быстро может из своей руки».
Сильно девушки смутились. Все же — им пришлось О приметах разных сада повести расспрос.
Верно он на все ответил. Повиниться им Приходилось. И осталось помириться им.
Девушки владельца сада впрямь признали в нем, Он красив был, юн, любезен и блистал умом.
Если женщина такого видит, ты ееНе удержишь, откажись ты лучше от нее.
И по духу был им близок и приятен он, Был от плена тут же ими он освобожден.
Живо крепкий развязали шелковый кушак, Всхлипывая — извини, мол, если что не так...
Умоляя, чтоб хозяин юный их простил, Расторопность проявили и великий пыл.
Чтобы гнев он свой на милость к ним сменил вполне, Принялись пролом поспешно затыкать в стене.
В щель терновник набивали, камни и тростник, Чтобы вор и впрямь в ограду сада не проник.
И, в смущении краснея, к юноше пришли, В оправдание — рассказы длинно завели:
«Так хорош твой сад, что в мире все затмит сады, — Пусть обильны будут сада этого плоды!
Молодые горожанки — ото всех тайком — Полюбили собираться тут — в саду твоем.
Все красавицы, чья прелесть славится у нас, Луноликие — утеха и отрада глаз,
Как светильник, полный ярких недымящих свеч, — Очень любят это место наших тайных встреч.
Ты простишь ли нас, что были мы с тобой дерзки И что воды возмутили чистые реки?
Но сейчас ты на красавиц наших поглядишь И с любой из них желанье сердца утолишь.
В этот час они все вместе, верно, собрались. Так — скорее к ним, смелее с нами устремись!
И которая из гурий взгляд твой привлечет, Укажи нам, чтобы нечет превратился в чет;
Только скажем мы два слова — и придет она. И к ногам твоим покорно упадет она!»
Услыхал хозяин речи эти, и огнем, Пробудившись, вожделенье запылало в нем.
Страсть его природе чистой не чужда была, Шум затеяли и хохот, слышный до луны.
Видел он: средь них задорней всех одна была — Весела, лицом румийским розово-смугла,
Подбородок — словно солнце утренних высот, Губы нежные, как пальмы финиковой плод.
Быстрый взгляд ее стрелою острой поражал, Смех ее — веселый, звонкий — сахар расточал.
Этот кипарис гранаты в воду уронил, А свои гранаты влагой щедро напоил.
Всякому, кто в эти чары попадал, как в сеть, Овладеть хотелось ею или умереть.
И таким гореть лукавством взгляд ее умел, Что терял свой ум разумный, трезвенник пьянел.
Был пленен хозяин юный красотой луны — Больше, чем огнем индийцы в храмах пленены.
От души его преграды веры отошли... Праведник, кляни неверье! Верных восхвали!
Через час те девы-стражи вновь пришли вдвоем. Быстрые, любовным сами полные огнем.
В ту беседку две газели легкие пришли, Что газелей к водопою барса привели.
Прибежали, нетерпеньем пламенным полны Пред хозяином любезным искупить вины.
Не сошел еще хозяин с места своего, прем стали, как хаджибы. спрашивать его:
«О хаджа! Из тех красавиц, что ты видел здесь, Опиши скорей — какую нам к тебе привесть?»
Юноша словами живо им нарисовалТу, чей облик так в нем сильно сердце взволновал.
Только молвил, те вскочили и расстались с ним, Уподобясь не газелям, а тигрицам злым.
И в саду неподалеку вмиг нашли ее, Лаской, хитростью, угрозой привели ее.
Ни одна душа их тайны не могла узнать' А узнала бы, так, верно б, ей несдобровать.
Привели луну в беседку — и смотри теперь — Чудо: заперли снаружи на щеколду дверь...
А настроили сначала, словно чанг, на лад Эту пери, что хозяйский так пленила взгляд.
Рассказали по дороге девы обо всем — О хозяине прекрасном, добром, молодом.
И не видевши ни разу юношу, онаУж была в него — заочно — страстно влюблена.
А взглянула — видит: лучше, чем в расказе, он: Видит — золото, в рассказе ж был он посребрен.
Юношу лишил терпенья, жег любовный пыл. Он со стройным кипарисом в разговор вступил.
«Как зовут тебя?» — спросил он. «Счастье», — та в ответ. «Молви, пери, чем полна ты? — «Страстью!» — та в ответ.
«Кто красу твою взлелеял?» — Отвечала: «Свет!» «Глаз дурной да не коснется нас с тобою!» — «Нет!»
«Чем ты скрыта?» — «Ладом саза», — девушка сказала. «В чем твое очарованье?» — «В неге», — отвечала.
«Поцелуемся?» — спросил он. «Шесть десятков раз!» «Не пора ли уж?» — спросил он. — «Да, пора сейчас!»
«Будешь ли моей?» — «Конечно!» — молвила она. «Скоро ль?» — «Скоро», — отвечала юная луна.
Дальше сдерживать желанье не имел он сил. Скромность он свою утратил, стыд свой погасил.