Как она свой чанг, за кудри гурию он взял. Обнял стан ее и к сердцу горячо прижал.
Целовать он начал страстно сладкие уста — Раз, и десять раз, и двадцать, и еще до ста.
Поцелуи распалили вожделенье в нем, Запылала пуще жажда наслажденья в нем.
Он целебного напитка захотел испить, Он живой воды в потоке захотел добыть.
Скажешь ты, что на онагра черный лев напал, Всеми лапами онагра мощными подмял.
Но беседка эта ветхой, дряхлою была И под тяжестью двойною трещяну дала.
И обрушилась внезапно, с треском развалясь. Так не кончилось их дело дурно в этот раз.
Он раскаянья избегнул, хоть и был смущен. Прянула она направо, а налево—он.
Чтобы люди их увидеть вместе не могли, Вмиг они разъединились, в стороны ушли.
Скрылся юноша в чащобе лиственных купин; Тосковал он и томился горько там один.
И к подругам воротилась тюркская луна,Хмуря брови, сожалений искренних полна.
Музыкантшей и певицей девушка была; Села грустная — ив руки чанг она взяла.
И из струн исторгла звуки. И у ней самаПеснь сложилась, что влюбленных свесть могла б с ума:
«Пусть поет, рыдает чанга моего струна Всем, кто болен тем недугом, чем и я больна.
Кто влюблен, тот в сердце носит тягостный недуг, Я больна, неразделенной мукой я полна!
О, доколь скрывать я стану жгучую любовь? Горе мне! — я говорю вам. Да — я влюблена!
Разума меня лишает, мучит страсть меня. Нет терпенья мне. Любовью я опьянена.
Хоть влюбленных презирает этот злобный мир, Но раскаянье?.. Об этом даже мысль грешна!
Грех раскаиваться в сильной, искренней любви! Я раскаиваться в страсти сердцем не вольна.
Только тот влюблен, кто душу за любовь отдаст. В мире истинным влюбленным гибель не страшна!»
Так она, в газели страстной сетуя судьбе, Всю невольно разболтала правду о себе.
Те два перла, что держали нить в своих руках, Смысл сокрытый понимали в песнях и стихах.
Поняли они, что грустен юноши удел,Что меж ними там разлуки ветер пролетел.
И они нашли Юсуфа бедного того, — Словно Зулейха, вцепились вновь они в него.
Повели они расспросы — что произошло?.. Рассказал он все, как было. Горе их взяло,
Что расставленные ими сети порвались. И налаживать все дело вновь они взялись.
«Ночевать в саду придется нам сегодня всем. Мы займемся лишь тобою, более — ничем.
А придумать уж сумеем повод мы любой, — Никого мы не отпустим ночевать домой.
И наедине ты будешь вновь с луной своей. И бери в свои объятья ты ее смелей!
Обнаруживает белый день дела людей, — Все скрывает ночь завесой темною своей».
Так сказали и расстались эти девы с ним. И скорей пошли к подругам молодым своим.
Только ночь куницей черной скрыла наконецВечер — красный, как буртасский шелковый багрец,
Только солнца гвоздь укрылся за чертой степей И зажглась кольчуга ночи тысячей гвоздей,
Исполняя обещанье, девы те пришли И хозяину тюрчанку-пери привели.
Тополь жаждущие корни окунул в волну, Солнце знойное настигло робкую луну.
Рядом — гурия, и больше никого кругом, — Тут пещерный бы отшельник согрешил тайком
Юношу любовь палящим вихрем обвила, От желания в кипенье кровь его пришла.
То, о чем не подобает разговор вести, Говорю тебе, читатель; бог меня прости.
С нею он свое желанье утолить хотел,Он жемчужину рубином просверлить хотел.
Кошка дикая по ветке кралась той порой, Наблюдая за мышиной земляной норой.
Кошка прыгнула и с шумом вниз оборвалась,А влюбленным показалось, что беда стряслась,
Что неведомым несчастьем угрожает ночь... И, вскочив, они в смятенье убежали прочь.
Бросили они друг друга, шума устрашась. Посмотри: опять лепешка их недопеклась.
Грустная — к своим подругам девушка пришла, Полная тоски сердечной, чанг она взяла
И запела песню, струны трогая рукой: «Снег растаял. Аргаваны расцвели весной.
Горделиво стан свой поднял стройный кипарис, И со смехом вкруг ограды розы обвились.
Соловей запел. Веселья вспыхнули огни. И базара наслаждений наступили дни.
И садовник сад украсил, радующий взгляд. И державный шах явился, осмотрел свой сад.
Чашу взяв, вина из чаши он испить решил. Но упал внезапно камень, чашу ту разбил.
О, ограбивший мне сердце! Множишь только ты Муки сердца. Дать мне радость можешь только ты.
Я стыжусь тебе признаться, как терзаюсь я, Сердце без тебя уныло, жизнь темна моя!»
Знающие тайну лада этих грустных слоч Тайну пери вновь узнали из ее стихов.
И печалясь и вздыхая, двинулись опять Эти девы в чащу сада — юношу искать.
Словно вор, укравший масло, страхом удручен, Возле брошенной сторожки притаился он.
Там, где ивы нависали низко над ручьем, Он лежал в глубокой муке, наземь пав лицом.
Еле-еле отозвался он на голос их, Пораженный этим градом неудач своих.
Две наперсницы в тревоге повели расспрос, И в досаде были обе чуть ли не до слез.
Но подумали: «Не поздно! Еще длится ночь...» И пошли, чтобы влюбленным в деле их помочь.
Успокоили подругу, что, мол, нет беды... И цветку послали кубок розовой воды. Вот к возлюбленному пери та явилась вновь, В ней еще сильней горела к юноше любовь.
За руку ее хозяин, крепко взяв, повел В чащу сада и глухое место там нашел.
Где был густо крепких сучьев свод переплетен, Будто на ветвях деревьев был поставлен трон.
Он красавицу в укромный этот уголок, Нетерпением пылая, как в шатер, увлек.
Пышную траву, как ложе, для нее примял, И, горя восторгом, к сердцу милую прижал.
Как жасмин — на саманидских шелковых коврах Наконец была тюрчанка у него в руках.
Вновь он вместе был с прекрасной девой молодой. Млея, роза истекала розовой водой.
Наконец была в объятьях у него луна.Он ласкал ее. В обоих страсть была сильна.
Быстро кости продвигал он, клетки захватил, Он соперницу, казалось, в нардах победил.
Миг один ему остался — крепость сокрушить И бушующее пламя влагой потушить.
Полевая мышь на ветке, возле лежа их,Подбиралась осторожно к связке тыкв сухих,
Что на дереве подвесил садовод-старик. Мышь веревку этой связки перегрызла вмиг.
На землю упала связка; раскатясь кругом, Загремели тыквы, словно барабанный гром,
Будто грянул отступленья грозный барабан*На ноги вскочил хозяин, страхом обуян.
С грохотом вторая связка наземь сорвалась –И опять газель от барса вихрем унеслась.
А хозяин думал: «Стража в барабаны бьет, Мухтасиб, стуча в литавры, с гирями идет...»
Бросив туфли, он в смятенье — тоже наутек. Где бы спрятаться, искал он в чаще уголок.
Задыхаясь от испуга, трепеща, бледна, К двум подругам прибежала бедная луна.
Время некое молчала; дух перевела,В руки чанг взяла, завесу тайны подняла.
Так запела: «Я слыхала, смущена душой,Что влюбленный повстречался с девой молодой.
Он желанного добиться от нее хотел, Знойною объят любовью, истомлен тоской.
К сердцу юную тюрчанку он хотел прижать, — Быть в объятьях кипариса лилии весной.
Яблоков ее, гранатов жадно он хотел, Всей душою он тянулся только к ней одной.
Чтобы двери клада перлов наконец открыть, Прикоснуться к тайной двери он хотел рукой,
Иву красную прозрачной кровью обагритьИ смешать на чистом блюде леденцы с халвой.
Вдруг напрасная тревога, страшный стук и гром...Налетел и все развеял ветер ледяной.
По цветку в тоске остался робкий мотылек, Умирающий от жажды — без воды живой.
Почему в неверном ладе песню ты ведешь? Заиграй же в верном ладе наконец со мной!
Милый, ты в неверном ладе свой настроил чанг! Но зато уж буду верно я играть с тобой!»
Лишь газель свою пропела пери, в тот же миг Быстрый ум ее наперсниц правду всю постиг.
Снова обе побежали юношу искать, Чтоб исправить и наладить их дела опять.
Страшно пристыжен, испуган, — где-то под кустом — С вытянутыми ногами он лежал ничком.
Девы ласково беднягу подняли с земли И расспросы осторожно, мягко повели.
Он ответил, что ни в чем он тут не виноват,Что холодный адский ветер вторгся, видно, в сад...
А наперсницы, воскликнув: «Это ничего!» — Все рассеяли сомненья в сердце у него.
Развязали этот узел живо. И — гляди — Ожила опять надежда у него в груди.
В поучение сказали: «Опыт свой яви! И настойчивее надо быть в делах любви!
Выбери небезопасней место для гнезда, Чтоб напасть не прилетала новая туда.
Зорко вас теперь мы сами будем охранять,.Тут на подступах, как стражи, будем мы стоять».
И к подруге воротились и опять взялись Уговаривать прекрасный, стройный кипарис.
Чтоб она набег свой тюркский совершила вновь, Чтоб пошла и подарила юноше любовь.
И пошла она, всем сердцем юношу любя. Увидав ее, хозяин позабыл себя.
Он за локоны, как пьяный, ухватил ее. В угол сада потаенный потащил ее.
Там укромная пещера вырыта была, — Куполом над ней сплетаясь, жимолость росла.
И жасмины поднимали знамя над стеной.Сверху — заросль, а под нею — вход пещеры той.
Места лучшего хозяин больше не искал; Местом действия пещеру эту он избрал.
Разорвав густую заросль, путь он проложил И красавицу проворно за собой втащил.
Расстегнул на ней он платье, позабыв вро стыд. Расстегнул и то — о чем мой скромный стих молчит.
Обнял эту роз охапку, все преграды смел... И уверенной рукою приступ он повел.
Палочка не окунулась в баночку с сурьмой, А уж свод горбатый новой занялся игрой;
Несколько лисиц в пещере пряталось на дне, Чтобы позже на охоту выйти при луне.
Выследил их волк свирепый; голоден он был, А на этих лис давненько зубы он точил.
В этот миг, прокравшись к лисам, начал он их рвать. Лисы в ужасе от волка бросились бежать,
Выскочили из пещеры. Волк за ними вслед, Прямо по чете счастливой, здесь не ждавшей бед.
Рухнул столп любви хозяйской. Рать увидел он, На ноги вскочил он, визгом, лаем оглушен.
Весь в земле, в пыли, метался он по сторонам. Что в его саду случилось — он не ведал сам.
В ужасе не понимал он, что ему начать,Где спастись теперь не знал он — и куда бежать?
Девы, что взялись усердно помогать ему, Что от всей души хотели счастье дать ему,
Что стояли, словно стражи, на его пути, Милую его схватили, не дали уйти.
«Что за подлые уловки? — ей они кричат. — Ах ты этакая! Бесы, что ль, в тебе сидят?
Долго ли еще ты будешь этак с ним шутить? Иль по злобе хочешь вовсе в нем любовь убить?
Да ведь даже с незнакомым так шутить нельзя! А тебе, злодейка, это извинить нельзя.
На какие ты уловки хитрые пошла,Сколько раз его ты за ночь нынче прогнала?»
Та клялась, что невиновна, начала рыдать. Но подруги не хотели клятвам тем внимать.
Услыхал хозяин звуки гневных голосов, Подоспел — свечу увидел между двух щипцов.
Их упреки и угрозы услыхал хаджа, На лице любимой слезы увидал хаджа.
«Стойте! — крикнул он. — Не смейте больше обижать Ту, что нужно, как дитятю, нежно утешать.
Берегитесь вы и знайте — нет на ней вины, Но дела судьбы и в малом кознями полны.
Как ни ловок муж проворный на пути* земном Но является он неба вечного рабом.
И сегодня нам не дьявол, а пречистый бог Помешал и удержаться от греха помог.
Нам препятствия решило небо возвести, И несчастью преградило все оно пути.
Тот, кого с дороги правды див не совратит, Сердцем чист. А чистый сердцем зла не совершит
Кто к греховному привязан от рожденья, тот Стороною от дороги праведных идет.
Эту деву был бы каждый в жены взять счастлив. Поступать нечестно с нею мог бы только див.
И неужто эту пери может оскорбитьТот, кто мужествен, способен искренне любить!
По пути греха не может верный муж пойти, Если встанет добродетель на его пути.
Если яблоню весною сглазит глаз дурной, То никто плодов не вкусит с яблони такой.
Твари здесь на нас смотрели сотней тысяч глаз, И поэтому не вышло ничего у нас.
Что прошло, — пускай. Не будем плохо поминать. В том же, что осталось, должен честь я сохранять.
Клятвой тайною и явной здесь поклялся я, Перед небом и землею обещался я:
Если ночь благополучно наконец пройдет И охотницу добычей дичь сама возьмет, —
То отныне я пред богом обручаюсь с ней И по всем законам брака сочетаюсь с ней».
Девушки его речами были смущены, Набожностью столь примерной были сражены.
Две сообщницы склонились перед ним главой, Восклицая: «Слава чистой совести такой,
Что посеяла благие в сердце семена, Что дурному совершиться не дала она!
О, как много мнимых тягот видим мы кругом, Что нежданно озаряют счастьем и добром!
О, как часто от несчастий человек храним Тем, что горько называл он бедствием своим!»
А. когда светильник мира над горами встал И сияньем с горизонта глаз дурной прогнал,—
Астролябии рассвета стрелка замерла И столпы небес паучьей сетью оплела,
С ярким факелом в деснице ветер прискакал, И хозяина из сада в город он умчал.
От непрошеных помощниц тех освобожден, Вновь султана знамя поднял по-хозяйски он.
Но вчерашней ночи пламя тлеющим костром Вспыхивало — и сильнее пламенело в нем.
В городской свой дом вернувшись, слово он сдержал. Цели он своей немедля добиваться стал.
С той ночной луною браком сочетался он, Уплатил калым достойный, как велит закон.
Чистый перл непросверленный лалом просверлил, И когда петух проснулся, Рыбу усыпил.