- Эх, Нойта, Нойта, природа всё равно свое возьмет. Ты ведь, девчоночка, силой своей и огнём маешься? Да и металл тебя любит. А всё от него. От него, точно знаю!
Я ведь тогда еще в силе был. Жил в деревне, рядом с домом твоей матери, Сибилл. И ковал лучше, чем сейчас! Сейчас – то глаза слабые. А бывало днем или к ночи человек шесть, семь ко мне явятся. Помоги, Гайр, говорят. Кому гарпун рыбачий выкую: крепкий, да тонкий такой, как народившийся месяц, а кому и крючок для охоты подлатать надо. Вот так и жил. Народ меня уважал. Матерей ваших я сызмальства знал: всё вдвоем ходили. Нойта – то, чуть постарше, но и Саин ей не уступала. Сама махонькая, а как головенку вскинет, так и ребятня всякая ее кругом обходит. Знамо дело, дочка вождя!
Заметив смущенные улыбки, в притворной злости, кузнец чуть сильнее затянул опоясывающую подругу веревку. - Чего улыбаетесь – то, так и было! – Сибилл охнула, а старик прыснул от смеха, - Ладно, девонька, обожди чуток!
- Так чего, стало быть? Ага! Вспомнил!
- Эти подружки до самой Великой бури вот так и проходили. А в год, когда она случилась, словно лихо между ними проползло. Поссорились они крепко. Время тогда опасное было: зверьё лесное, как с цепи сорвалось. Даже Тарэ, в лесу, худо стало: сильными морозами волчат побило, да и хворь какая – то молодь переполовинила. Только когда вглубь рощи таадэт ушли, спастись смогли. Тогда-то из-за Старой заставы чужак и явился. Белый, грозный, да глаза свои птичьи по сторонам таращит. Сам - то высок, да худ. В общем, не наш он.
Я как он пришел не видел, мне потом стражники с Заставы рассказывали. Обмолвились они, что искра между этими тремя пробежала. Нойта ведь тогда колдовала уже, вот ее мать Саин сразу и вызвала. Закавыка там имелась: никто не знал, как он мимо Призванных прошел. Пытались на словах выспросить, но молчал он. Тогда о шаманстве и подумали. Отец Саин, между делом, хотел и разругавшихся подружек свести. Свой – то человек, для встречи с богиней, никому не помешает.
Дочке он поручение дал: приготовить подношение для ритуала. Но в тот день ничего не вышло: то ли звезды не так легли, а, может Нойта чужака испугалась. Только на следующий вечер, когда его в деревню привели, колдунья свое дело сделала. Уж и я тогда его увидал. Что сказать: человек, как человек. Замерз, видно, да и не мудрено это: одежка – то у него легонькая, небось, продувалась насквозь. А вот взгляд цепкий. Он как инструмент мой, что на улице, возле дома висел, заприметил – загорелся весь. Хотел, вроде бы подойти, да Корду – друг мой, с заставы, остановил. Проводил потом к дому Нойты, а сам в обратную дорогу направился.
Гайр помолчал некоторое время, собираясь с мыслями, потом спохватился:
- Что ж я, старый, вас стоймя стоять-то оставил? Ох–хо–хо! Ну-кась, Тарья, бери подруженьку за руки. Идите ко мне, – отодвинув опустевшую крестовину, он поднял край синего полотна. За ним оказалась низенькая, грубо сколоченная кровать, укрытая черным покрывалом прожжённым и опаленным в некоторых местах. Кузнец легонько махнул рукой, подзывая нас, - Идите сюда, идите!
Уставшая от тяжелой ноши, Сибилл, отстранив протянутую мной руку, радостно метнулась к кровати и уселась, для удобства подоткнув подол стеганой юбки. Я прошла следом: сидя на лежанке в удобной нише так хорошо было смотреть на отблески огня, путешествующие по всей комнате. Наша прогулка затягивалась, но Гайр - хороший рассказчик и уходить от него не хотелось.
- Вот! Надо бы вас отваром трав, для тепла, напоить, да котелок мой куда - то запропастился, - жилистая и худая, истесанная рука оперлась на захламленный стол, в глазах на покрытом мелкими шрамами лице, вновь проснулся ехидный огонек. - Да, Тарья, здорово ты на них похожа...
- На кого?
Гайр вопроса уже не слышал. Он продолжал рассказ.
- Долго он к матери твоей ходил. И вроде бы знали мы уже, что зовут его Эстэ. Знали, что кузнечное дело ему знакомо, но все равно загадка в нем оставалась. Вскоре и Нойта сама не своя стала. На пирах, что вождь устраивал, весела, а стоило одну оставить - так и не было того веселья вовсе, только печаль глаза застила. Сам - то Эстэ у меня часто появляться начал. По первой просто смотрел, как я с металлом управляюсь, потом молот попросил и чего - то по мелочи ковать стал, ну, а дальше, как мы уж друзьями сделались, так он и мне кое - какие секреты открыл. Вишь, какая работа тонкая?
Кольчужная рубашка с коваными пластинами, надетая на Сибилл, переливалась багровыми бликами. Нежная вязь лепестков на плечах походила на живые цветы.
- А ведь это вершки только. Работа Эстэ еще тоньше моей была. Говорил он, что у великих мастеров учился. Все у него легко выходило, но с серебром моим никак совладать не мог. Четыре года на это потратил. А на пятый, когда ты - Сибилл, у Саин родилась, узнали мы, что и шаманка – то наша на сносях. Много тогда слухов ходило, кто отцом ребенку приходится. Да это слухи только: все селение знало, что Эстэ одной дорогой ходит: от меня к Нойте. А когда ты, девонька, на свет появилась, так и трескотня бабья шелухой облетела. Девчушкой – то, ты смешная была: кудрявая, как облачко, да белая, словно снег. Глазенки голубые, а шалунья…Спасу нет! Деревенские к тому времени поутихли. Но не все. На собрании старейшин народ опять взбунтовался. Не хотим, говорят, с предательницей жить, в лес ее нужно, в лес... С трудом их мать Саин успокоила, вот только сделала по-своему: Нойту на отшиб выселила, в старый дом ее семьи, но помощи не забыла. За каждый ритуал, что шаманка, в честь богини, проводила, платила щедро: свежим мясом и рыбой.