Сначала я невольно улыбнулась — теперь было понятно, почему Дрю так любит его стиль. Он был заразительным, его энтузиазм захватывал. Из этого можно было многое сделать, особенно если сам шеф был таким же харизматичным, как его текст. Возможности…
Но на середине статьи по спине вдруг пополз странный холодок.
Эти слова казались знакомыми, словно тёплое пальто, невесть откуда наброшенное мне на плечи. Они складывались в серые, чуть выцветшие глаза, в каштановые волосы, в кривую улыбку, и вот я уже снова в квартире тёти, напротив Айвана, за тем самым жёлтым кухонным столом, слушаю его тёплый, уверенный голос:
«Дело редко бывает в самой еде — куда важнее, с кем мы её делим. Бабушкин рецепт спагетти, передававшийся из поколения в поколение. Запах пельменей, застрявший в свитере, который ты не стирала годами. Картонная коробка с пиццей на жёлтом столе. Друг, которого больше нет, но который вдруг оживает в привкусе подгоревшего брауни.»
«Любовь — в лимонном пироге.»
Раздался звон, двери открылись на моей станции. Голова шла кругом, когда я вышла вместе с потоком людей, снова пробежавшись глазами по статье, уверенная, что упустила что-то важное. Не может быть…
И тут, наконец, загрузилось фото.
Мужчина на кухне ресторана, в белом кителе, с кожаным ножевым чехлом в руках. Старше, с тонкими морщинками у глаз, но улыбка всё та же — яркая, такая знакомая, что у меня перехватило дыхание. Я застыла, уставившись на глянцевое, блестящее фото человека, которого когда-то знала.
Джеймс Эштон. Нет… Айван.
Кто-то протиснулся мимо меня на эскалаторе, вырывая из оцепенения. Этого не могло быть. Не могло.
Но когда я вышла наружу, он снова был там — на рекламном плакате у автобусной остановки, увешанном граффити. Реклама висела давно. Несколько недель, минимум.
Сердце подступило к горлу. Я быстро свернула за угол, проходя мимо газетного киоска, и тут его лицо снова мелькнуло — на обложке одного из журналов.
«Главная кулинарная звезда Нью-Йорка», — гласил заголовок.
— Да вы издеваетесь, — пробормотала я.
Я была так сосредоточена на том, чтобы идти вперёд, на следующем пункте плана, на движении, чтобы не оступиться…
Я не смотрела по сторонам. Не замечала ничего. Просто шла, опустив голову, с закрытым сердцем, как путник, пробирающийся сквозь ливень.
Но стоило мне хоть на секунду поднять голову и оглянуться…
Он был повсюду.
18
Другой Ты
— Он был прямо у меня под носом, — пробормотала я своему новому растению, Хельге, наливая себе бокал вина.
Я сидела на полу перед журнальным столиком в квартире тёти, лихорадочно кликая по каждой ссылке о человеке, который теперь был старше на семь лет, дальше на семь лет, чужим на семь лет — не тем, кто когда-то поцеловал меня над лимонным пирогом.
— Только теперь он так далеко от моей лиги, что я едва его узнаю. Он даже не зовётся Айваном. Теперь он — Джеймс Эштон. Никогда бы не догадалась про Эштона, — добавила я немного мрачно и откинулась на диван, прижимая бутылку вина к груди. Когда я купила Хельгу пару недель назад, мама сказала, что если с ней разговаривать, она будет лучше расти, но сейчас растение выглядело скорее вялым. Наверное, потому что я сваливала на него все свои эмоциональные переживания.
— Зато он добился своего, да? Он справился. И я его нашла…
Это было облегчением — он не умер, не вернулся домой. Он сделал себя, именно так, как говорил, что хочет, и чем больше я прокручивала его жизнь, разложенную по пикселям в Google, тем сильнее мне хотелось увидеть это всё своими глазами.
За последние семь лет он проработал посудомойщиком всего полтора месяца, прежде чем стал помощником повара, где его под своё крыло взял Альбер Готье, обладатель двух звёзд Мишлен. Готье… разве это не тот самый шеф, о котором он рассказывал за ужином? Год спустя он стал су-шефом, его признали восходящей звездой, талантом, за которым стоит следить, а награды сыпались на него, как у кого-то крышки от бутылок. Его карьера росла головокружительными темпами. Один критик восхитился его едой — и внезапно популярность взлетела до небес, а два года назад Альбер Готье ушёл на пенсию и передал ему ресторан, в котором Айван начинал посудомойщиком.
Этот ресторан?
«Оливковая ветвь».
Я вспомнила широкую грудь, в которую врезалась на выходе из дверей.
Я прикусила ноготь, пробегая глазами по статьям и ссылкам, рисующим его биографию в небрежной, но целостной линии…