Да.
Похоже, так оно и есть.
30
Когда-то давно
Я вошла в свою квартиру, сбрасывая балетки у двери. Дождь барабанил по окнам, мягко, словно крошечные пальцы постукивали по стеклу. Две голубки жались друг к другу в гнезде на кондиционере, а я размышляла, стоит ли принять ледяной душ, чтобы смыть с себя весь этот вечер — и все эти надоедливые чувства, что продолжали гудеть в груди, — когда вдруг кто-то позвал:
— Лимон?
Я застыла. А потом, почти не веря своим ушам, откликнулась:
— Айван?
Спотыкаясь о свои же балетки, я поспешила на кухню. И вот он, сидит за столом, перед ним бутылка бурбона и стакан. Все еще в грязной белой футболке после работы и свободных черных брюках.
— Лимон! — с кривоватой улыбкой сказал он. — Эй, приятно тебя видеть. Что ты так поздно делаешь?
— Я… Я хотела тебя увидеть, — призналась я, так честно, что в груди сжалось от боли. Просто я не думала, что смогу. Этот мужчина с взлохмаченными рыжими волосами и светлыми глазами, с этой кривоватой, но такой теплой улыбкой.
И ты никогда меня не забудешь.
Я пересекла кухню, взяла его лицо в ладони, наблюдая, как его глаза расширяются от удивления — о, это прекрасное, широко распахнутое удивление — и поцеловала его. Грубо, жадно, желая навсегда запомнить его вкус, выгравировать его в сером веществе своего мозга. Я хотела этого весь вечер. Хотела запустить пальцы в его рыжие кудри, держаться за них крепко. Прижаться к нему так сильно, чтобы почувствовать его каждой клеточкой.
Он на вкус был, как бурбон, а его щетина царапала мою кожу.
— Почему такая голодная, Лимон? — спросил он, прерывая поцелуй, переводя дыхание. В его голосе звучала едва уловимая боль, будто он подозревал, что за этим стоит что-то еще. Будто не верил, что я действительно хочу быть здесь, целовать его.
— А ты разве нет? — спросила я.
И, кажется, этого ответа ему хватило. Потому что да, он был. Конечно, был. Я это знала. Как он смотрел на меня весь вечер, изучал, будто хотел запомнить меня до последней черты, будто думал, что больше никогда не увидит. Я знала этот взгляд. Так мама смотрела на отца. Так моя тетя смотрела на далекое воспоминание, что застряло у нее во рту, как кислый леденец.
Я слишком хорошо знала этот взгляд.
С того самого момента, как он поднял голову со стола, когда я вошла. С того самого момента, как позвал меня Лимон с этой надеждой и недоверием в голосе.
Он потянулся, запустил пальцы в мои волосы и притянул меня к себе для нового поцелуя. Медленного, чувственного. Его ладони ласково обхватили мое лицо, а его губы шептали тихие подтверждения на мои. Я чувствовала, как его язык скользнул по моей нижней губе, и подалась вперед, ощущая внутри целую вспышку шипучих конфет.
Он пах так хорошо — свободой, мылом, собой — что от этого хотелось еще больше.
— Ты всегда появляешься, когда мне нужна компания, — пробормотал он.
— Компания? Или я?
Он чуть отстранился, поднял на меня свои прекрасные, бурные, как грозовое небо перед первым осенним снегом, глаза.
— Ты, наверное, — ответил он мягко, уверенно.
И эти слова растопили стену, что я выстроила вокруг себя. Я снова поцеловала его, чтобы сохранить вкус его слов на своих губах.
Его ладони нежно скользнули по моему лицу, затем вниз, к моей блузке, медленно расстегивая пуговицы его ловкими, длинными пальцами. Его губы оставили мой рот, переместились к шее. Я издала звук, больше похожий на рычание, чем на что-то соблазнительное, когда он провел зубами по линии моего горла к плечу.
Он развернул нас, прижав меня к столу, и усадил на него, отодвинув бутылку бурбона в сторону. Его язык скользнул по моей ключице, а затем его зубы впились в кожу.
Меня окатило волной мурашек, и я резко вдохнула.
— Слишком? — спросил он, глядя на меня из-под длинных ресниц, в его взгляде плескалось пьяное от меня удовольствие.
Нет, наоборот.
— Еще, — прошептала я, чувствуя, как щеки заливает жар.
— Обожаю, как ты краснеешь, — пробормотал он, целуя ложбинку между моими грудями, расстегивая оставшиеся пуговицы. — Это сводит меня с ума.
Я никогда не задумывалась, как выгляжу, когда краснею.
— Расскажи.
— Это прекрасный оттенок, — начал он, горячее дыхание касалось моей кожи, пока он укладывал меня на стол, упираясь коленом в его край, с руками по обе стороны от меня. — Он начинается вот здесь, — поцеловал чуть ниже ключиц. — И поднимается, — поцелуй в основание шеи. — И выше, — еще один, сбоку. — И выше, — еще один, на краю моей челюсти. — На правой щеке. — И сводит меня с ума, потому что я знаю — это моя заслуга.