Это должно было быть его новой интерпретацией лимонного пирога, но, когда я попробовала, всё, о чём я могла думать — это тот десерт, который мы с Айваном ели за кухонным столом моей тёти. Он говорил, что меренга — его слабое место. Что если бы он был хорош во всём, это было бы скучно.
И всё же этот кусочек был… хорошим. Крекер рассыпался у меня во рту.
Я даже не заметила, что у меня на глазах слёзы, пока Дрю не спросила:
— Ты в порядке?
Да, я должна была быть в порядке. Да, потому что этот ужин был безупречным. Во всех смыслах, которые были важны. Для издательств. Для знаменитостей. Для блогеров. Он был восхитителен. Может, даже… идеален.
Но я не могла выбросить из головы ту фотографию, что видела у Веры на стене.
Айван с дедушкой на крошечной кухне, слишком тесной для двоих. В не сочетающихся друг с другом фартуках, с мукой на щеках и той самой кривоватой, совершенно несовершенной улыбкой. Совершенной, потому что она не пыталась быть совершенной. Он просто был собой.
— Простите, — сказала я, вытирая рот салфеткой, и быстро вышла из-за стола.
Когда я добралась до туалета, дверь была заперта. Я тихо выругалась и осталась ждать снаружи. Вывеска над дверью была выполнена тем же витиеватым шрифтом, без заглавных букв. В груди что-то сдавило.
Моя тётя ушла из своей карьеры, потому что боялась, что уже не сможет стать лучше, чем была в The Heart Mattered. А Айван был её полной противоположностью. Он всё время пытался стать лучше, заслужить уважение, поразить людей. Идеально или никак. Но осознавал ли он, чем пришлось пожертвовать ради этого?
Я должна была гордиться им, я гордилась им, но…
— Ну, как оно?
Я вздрогнула и резко обернулась.
Шеф Джеймс Эштон стоял позади меня, только что из кухни, где его команда работала, как идеально отлаженный механизм.
Я мельком заглянула в круглое окошко двери, ведущей внутрь, и увидела, как сосредоточенно, с напряжёнными лицами, повара создают безупречность, которую я не понимала.
— Это… впечатляющий ресторан, — сказала я, кивнув в сторону зала.
Его безупречная улыбка стала натянутой.
— Тебе не нравится.
Я сглотнула ком в горле.
— Я этого не говорила.
— Я вижу это по твоему лицу.
Я взглянула в зал, на серебряные приборы, звенящие по тарелкам, на негромкий гул разговоров, на одобрительные возгласы, когда на столы ставили тарелки с эффектно струящимся сухим льдом.
Мы находились в своём маленьком, отрезанном от остальных мирке.
— Прости, Джеймс, — тихо сказала я.
На его лице не отразилось ни одной эмоции. Но затем он спросил:
— Почему ты никогда не зовёшь меня Айваном?
Я и сама не знала ответа на этот вопрос. До этого момента.
Я посмотрела в его серые глаза, такие закрытые, скрытые за слоями защиты. И тогда шагнула ближе, положила ладонь ему на грудь. Тёплую, твёрдую. Я хотела его поцеловать. Я хотела встряхнуть его. Я хотела вытащить наружу того человека, которого временами видела между его тщательно возведённых стен. Но не могла. Всё, что я могла — это сказать ему правду.
— Когда-то давно я ужинала с мужчиной по имени Айван, который говорил, что в кусочке шоколада можно найти романтику, а в лимонном пироге — любовь, — начала я.
Он нахмурился, не понимая, к чему я клоню.
— Эти блюда бы никого не впечатлили, Лимон. Тогда я был всего лишь посудомойщиком. Я не знал лучше.
— Я знаю. И сегодняшний ужин был потрясающим. Это… эээ… рыбное блюдо? Оно было великолепным. Прости, я не запомнила его настоящее название, — я торопливо добавила это, надеясь, что его не раздражу. — Оно правда было отличным.
Я замолчала, оглядывая его новый ресторан, все эти острые углы, стерильно-белые стены. Как он пытался быть чем-то новым… Но в итоге стал ничем.
— Ты счастлив? — спросила я.
Он едва заметно дёрнул подбородком.
— С чего бы мне не быть счастливым? Конечно, я счастлив.
Он кивнул в сторону зала.
— Все там наслаждаются едой. Она прекрасна.
— Тогда закрой глаза. Что ты слышишь?
— Я не буду этого делать.
— Пожалуйста.
— Лимон…
— Пожалуйста.
Он медленно выдохнул через нос… но затем всё-таки закрыл глаза.
— Я слышу приборы по тарелкам. Разговоры. Как поскрипывает кондиционер — его надо починить. Ну и? Ты довольна?