— Нет, Мороз, ты что? Я на тебя не сержусь, — проговорил Славка, шмыгая носом. Он прекрасно понимал правоту своего друга, чувствовал его великодушие и корил себя за проявленную слабость. — Ну, а ты-то его узнал?..
— Кого узнал? Цуцика, что ли? Конечно, узнал…
— За что они его, интересно…
— Да кто ж их знает… — Иван пожал плечами. — Слыхал, что тот немец говорил? «Партизанен», мол… А какой он там партизан, когда такой старый? Может, тоже, как мы с тобой, чего-нибудь искал, а та тетка выдала его, сволочь! — Иван по-взрослому выругался. Он привычно выговорил те непотребные слова, но с такой злобой и презрением, что вроде бы даже задохнулся ими, а в горле у него хрипло заклекотало, словно Иван простудился, стоя в том сыром и холодном погребе. — Ее же убить за это мало, паскудину! Жаль только, что мы с тобой ее не видели, правда? А то потом поймали бы где-нибудь в темном уголке…
— Конечно, жаль! — со всей искренностью поддержал товарища Славка. Он тоже был сейчас зол на ту «паскудину», из-за которой застрелили старика и сами они едва не попались на глаза немцу. Славка испытывал к ней еще и какое-то брезгливое отвращение, будто ему лягушку за пазуху сунули, и она там ворочалась, касаясь его тела своей влажной и бугристой кожей. — Мы бы, конечно, ее поймали… Никуда она от нас бы не спряталась!..
Впрочем, Славке трудно было представить себе, что сделали бы они с той визгливой теткой, если бы она и впрямь попалась им в каком-нибудь укромном местечке. Ведь она виделась ему этакой огромной, в испачканном сукровицей клеенчатом фартуке, краснорожей бабищей, вроде тех, что возвышались прежде на базаре в мясных рядах, отхватывали острыми ножами куски мяса, шмякали их на весы или на оцинкованные прилавки, а на вертевшихся рядом пацанят не обращали никакого внимания.
«Все равно нам вдвоем с Морозом ее не осилить бы, не справиться с ней, пожалуй, — мысленно прикидывал Славка, едва поспевая за ходко опять расшагавшимся Иваном. — Она-то вона какая, должно быть, здоровенная! Хотя если ребят собрать, тогда, конечно, можно было бы запросто ей морду набить, а еще лучше — мешок какой-нибудь на голову набросить и устроить ей темную…»
И, сожалея о том, что они не видели той тетки, а поэтому ни бить ей морду с ребятами, ни устраивать темную им вообще не придется, Славка чувствовал, сколь ничтожна была бы такая расплата за подлое ее предательство, за убийство, которое произошло, несомненно, по теткиной вине. Но для придумывания более тяжкого для нее наказания у Славки просто не хватало никакого воображения.
А возможно, он уже смутно догадывался, что на свете нет и не может быть достаточной кары для тех, кто способен пойти на хладнокровное предательство или же вот так, походя, убить старика?..
Но если бы вдруг кто-нибудь предложил ему самому свершить справедливое возмездие, то в беспощадной своей мальчишеской непримиримости он без малейшего колебания покарал бы ту визгливую бабу и стрелявшего из винтовки человека самой страшной, хотя так и не придуманной им для них казнью. И не дрогнуло бы в тот грозный миг его сердце, и рука бы у него не дрогнула…
Однако Славку все-таки окатывало жутью, и нечто похожее на сострадание, но не к убийцам и предателям, а к тем ж и в ы м л ю д я м, которых он готов был казнить, закрадывалось в его суровую душу. И он с невольным содроганием думал теперь о том, как будут они потом терзать себя раскаянием, вымаливать себе прощение, сознавая заранее, что вымолить уже ничего не удастся, а нужно держать ответ за свои преступления. А в том, что они непременно будут отвечать перед кем-то за содеянное, что рано или поздно грядет расплата, — и тогда уже за все им воздастся сполна! — в этом Славка ни капельки не сомневался.
Должна же существовать на земле справедливость!
А Славка был убежден, что она существует. Иначе бы и жить-то не стоило. Вернее, просто невыносимо тяжело было бы жить в таком страшном мире, где нет надежды на справедливость, а вечно и безраздельно господствуют предательство, насилие и подлость…
Нигде больше не задерживаясь, ребята миновали прилегающие к разрушенному литейному заводу и давно уже опустошенные детдомовцами огороды, пролезли сквозь дыру в заборе и очутились наконец в своем родном детдомовском саду.
И только теперь они с некоторым удивлением обнаружили, что на улице уже вечереет. Низкое, закатное солнце еще косо высвечивало верхушки яблонь, а под ними, на земле, все казалось поблекшим и серым.
У печурок и костров кое-где копошились старшие ребята, раздували огонь, чистили картошку. Но девчонок пока не было; и Славка подивился необычному этому обстоятельству, так как девчонки всегда появлялись в саду первыми.