Выражать бывшей пионервожатой свое сочувствие и поддержку Мизюку показалось никчемным. Ведь словами-то ей все равно не поможешь.
«Следовало бы дежурства возобновить, — досадливо морщась, подумал Юрий Николаевич. — Совсем распустились мальчишки… Хотя какие же теперь дежурства? Старшие ребята не сегодня завтра отправятся в село, убирать горох. Вегеринский вроде бы с кем-то там договорился. Обещали за это снабдить детский дом пшеницей. Смолоть ее — дело нехитрое. Значит, хлеб у ребят на зиму все-таки будет… А что, если попробовать пока кого половчее из малышей дежурными назначать? Что ж, труд невелик, пускай приучаются. Да-да… Очевидно, так и придется поступить…»
Воспитатели, не торопясь, пересекли двор и уже подошли к первому корпусу, когда Полина Карповна совсем замедлила шаги и тронула мужа за рукав:
— Послушай-ка, Юрий, а может быть, тебе все же стоит пойти посмотреть, что там с ребятами?.. Куда-то они запропастились. Как бы беды не натворили.
— Правильно! Пойдемте все, Юрий Николаевич! Ну, я вас умоляю! — снова засуетилась Людмила Степановна, нервно щелкая застежками ридикюля, доставая платок и благодарно взглядывая на Полину Карповну. — У меня просто душа не на месте! Вы же еще не знаете — а они к конюшне пошли… Мне девочки сказали… Пойдемте!..
— Ну, нет уж, благодарю… Не нужно меня умолять, — иронически хмыкнув и покачав головой, ворчливым тоном нелюбезно отозвался Мизюк. — Вы уж, Людмила Степановна, пожалуйста, присмотрите лучше за своими малышами, уложите их там поскорей. И не ходите вы никуда, ради господа бога!.. Поля, я через пять минут вернусь…
Ни единой мальчишеской души не маячило на сыром — в тускло-оловянных заплатках луж, — продутом ветром и сумеречном детдомовском дворе. И немного поодаль, в саду, на чуть лоснящейся от стекающих дождевых капель блеклой коре яблоневых стволов, на полуоблетевших разлапистых сучьях не было заметно неверно трепещущих отблесков ребячьих костров.
Проходя пустынным двором, Юрий Николаевич знобко сутулился и невольно ловил себя на мысли, что успел свыкнуться с этими, красновато мерцающими во тьме и — как называл он их про себя — «первобытными огнищами», без которых оскудевшим детдомовским владениям, казалось, не хватало теперь чего-то существенного, свидетельствовавшего ранее о не совсем еще заглохшей здесь жизни. Как-то слишком уж бесприютно, покинуто — если не сказать безысходно-мертво — представлялось ему сейчас вокруг.
Ощущение некой всеобщей погибельной безысходности усугублялось, быть может, еще и тем, что посередке двора нелепо кособочилась порушенная мальчишками дощатая трибунка, с низко накренившейся тонкой мачтой, где когда-то весело трепыхался на летнем ветерке быстро выцветавший флаг. Обшивка трибунки, струганые ее перильца, ступеньки лестницы — все это давно сгорело на кострах да в печурках. Но расшатанные потемневшие столбики и основательно приколоченный к ним железными скобами дубовый настил до сей поры успешно противостояли посягательствам ребятни и прочим налетавшим бурям.
Ненадежный этот, дыроватый помост, с хлипкой, перекосившейся мачтой, как бы зыбисто плывущий в сумерках над исхлестанной дождями землей, почему-то неизменно воскрешал в памяти Мизюка картину художника-мариниста, на которой тот изобразил потерпевших кораблекрушение людей. Смытые, наверное, с палубы волной и брошенные на произвол неукротимо разбушевавшихся пучин, несчастные те люди, вопреки всему, отчаянно цеплялись за какие-то балки или бревна, уповая, должно быть, не только справиться с грозной стихией, но и перехитрить судьбу.
«Вот уж поистине потерпевшие крушение, — минуя трибунку, обескураженно подумал Юрий Николаевич о некогда незыблемом окружающем бытии, о детском доме-суденышке, ни шатко ни валко бежавшем по мелкой житейской ряби, которое вдруг, — нет, не по его, конечно, капитанскому недосмотру! — швырнуло на пенный гребень, шмякнуло об острые камни, расколошматило в щепки. И теперь он с остатками своей сильно поредевшей команды любыми способами пытается удержать вдосталь хлебнувших лиха ребят на жалких, тонущих обломках. — И ухватиться-то им, бедолагам, покрепче не за что, и берегов не видать… Куда же их потом вынесет, правдолюбцев этих, рыцарей?.. Да и где они сейчас, кстати? В конюшне?.. Что-то долгонько беседа там у них затянулась. Как бы и впрямь не поколотили они мальчишку…»
Однако ребята и пальцем не тронули Вальку Щура.