Но как бы запропавшее бабье лето, — быть может, на разъезженных, битых войною дорогах где-то застрявшее либо вообще порешившее не заглядывать больше на эту измордованную людьми, разоренную врагом землю, — неяркое в осенней своей застенчивости, однако ласковое и щедрое в нерастраченном, позднем тепле все-таки смилостивилось, пришло. Наступили тихие погожие дни, которые, впрочем, не принесли успокоения завхозу Вегеринскому.
Истосковавшаяся по светлому солнышку ребятня с самого утра неудержимо расползалась из детского дома и возвращалась в спальни лишь затемно. Словно сыпучий песок между пальцами, просеивалась за ворота и ненадежную чугунную оградку верткая детвора — покуда спохватишься, а их уже и след давно простыл.
Совсем умаялся завхоз Вегеринский, напрасно пытаясь уговорами, посулами безбедной жизни на вольном воздухе добиться от неуловимых мальчишек послушания, склонить их организованно отправиться на горох, чтобы трудом праведным насущный хлеб себе заработать. Вроде бы вот туточки они только что крутились, на пороге кухни околачивались, наперебой лезли пособить тете Фросе, заслужить у нее то грудочку каши, то шматочек коржа, но заикнешься им о том, что пора бы в село собираться, ни единого босяка вокруг. Ну, как будто все разом в преисподнюю проваливаются!
Явно отлынивала от честного труда на богатых деревенских харчах, не желала почему-то — пускай и на недолгое время — расставаться со скудной городской жизнью разудалая детдомовская братва. Нечто непонятное взрослым, скрытое от них происходило в детском доме, назревало что-то среди ребят.
Старшие мальчишки даже в столовке почти перестали показываться. Малышня да заведомые «шестерки», не таясь, перекладывали на столах порции старших ребят в принесенные с собой котелки или, топыря куцые рубашонки на худых, остро выпирающих пупками животах, прямо в казенной посуде таскали еду своим покровителям куда-нибудь в сад либо на конюшню.
Славка Комов с Иваном Морозовским тоже целыми днями слонялись по улицам. Запасливый Иван зорко высматривал под ногами «бычки» покрупнее, подбирал их впрок. А некурящий Славка скучно пялился по сторонам на щербатые стены домов, на обгорелые развалины, на немецкие машины и приземистые — на резиновом ходу — дымящие походные кухни, возле которых, весело гогоча, толпились безоружные солдаты в вольно распоясанных и расстегнутых пропотевших френчах, а то и в серых нательных рубахах.
Поживиться тут ребятам было, в общем-то, нечем. Попрошайничать у немцев они не отваживались. И Славка норовил незаметно подвести увлеченного делом своего напарника поближе к маслобойке.
Мальчишки привычно просовывали в приоткрытую дверь маслобойки нечесаные свои головы, приглядывались к мужикам, что по-медвежьи топтались у тумбой возвышавшегося посередке, поблескивающего в сумраке пресса, вдыхали запах табака и разогретого подсолнечного масла, соображая, кто из этих хмурых и одинаковых с виду людей подобрее. А если ребятам удавалось еще и разжиться здесь куском свежей макухи, то они — счастливые — торопились за литейный завод, к оврагам, где можно было спокойно поваляться на жесткой и пыльной траве в укромном затишке, отгороженном от всего остального мира кустами жасмина и бузины, пожевать макуху и погреть отощавшие свои бока на неверном осеннем припеке.
Правда, добираться сюда нужно было теперь с оглядкой, а еще лучше — прихватив для верности хороший дрын, потому что по пути приходилось то и дело тревожить рывшихся в мусорных кучах бездомных, одичалых собак.