— Не смотри на меня так, эй, женушка! — попытался он взбодрить ее. — Не в первый раз иду в поход. Быстрый конь и острая сабля всегда выручали меня, выручат и на этот раз.
Губы у Майсы предательски задрожали, не выдержала она — сначала всхлипнула, потом заголосила на весь двор, на колени упала, обхватила мужа за ноги. Он оттолкнул ее, разразившись суровой бранью:
— Ты что?! Или почувствовала покойника? Или уже запах смерти на мне! Прочь с глаз моих!
Жена, пятясь, скрылась в кибитке. А он долго еще, пока отвязывал коня и подтягивал подпругу, ругался. Прежде чем выехать со двора, Аманнияз простился с матерью. Энегуль, твердо сжав губы, похлопала его по плечам, провела ладонью по лбу, словно отводя от сына все будущие беды, и когда он повернулся, чтобы идти, подтолкнула его в спину:
— Пусть сопутствует тебе счастье, сынок. Пусть всевышний хранит тебя в бою и дороге...
— Спасибо, мама... — Голос Аманнияза дрогнул, и опять жаркая волна тревоги обволокла его сердце,
Ему вдруг сделалось стыдно за грубое обхождение в Майсой, и он, вскочив на лошадь, повернул ее боком к кибиткам. Он знал, что Майса следит за каждым его движением в щелку, и сейчас выйдет — догадается, что муж простил жалкие ее слезы. Ну, конечно, вот она робко выглянула из юрты, на какое-то мгновение замешкалась, словно спрашивая, можно ли подойти и, поняв, что не только можно, но и необходимо, быстро-быстро заспешила к мужу. Она протянула к нему руки, он склонился с сёдла и прижался к ней щекой.
— Прости, Майса... Будь железом во всех горестях. Береги сыновей...
С отцом простился у ворот. Рузмамед, чтобы не по казать волнения, стиснул зубы и нахмурился.
— Будь достойным, сынок... Не урони чести туркмена, — сказал строго.
Выпрямившись, Аманнияз круто повернул коня и, не оглядываясь, выехал со двора,
IV
На третьи сутки, как и рассчитывал, Аманнияз с джигитами был в Газавате. Здесь в караван-сарае уже собрались всадники из всех туркменских селений. Приехав небольшими отрядами — по сорок-пятьдесят человек, — они держались порознь друг от друга. Лишь местные туркмены не вывели еще коней, и не торопились это сделать, зная, что в поход идти — не плов есть. Пройдет не один и не десять дней, прежде чем войско снарядится в дорогу.
Аманнияза газаватцы давно ждали, зная, что он должен возглавить объединенные туркменские сотни. Едва он въехал в караван-сарай и слез с коня, как к нему подошли несколько молодцов в косматых тельпе ках и длиннополых хивинских чекменях. Схватили радостно за руки, принялись расспрашивать о семье и доме, о собственном благополучии. Всех этих джигитов он знал по прошлому походу в Мерв — крепкие, здоровые парни, сорви-головы. Скажи слово, и снесут любому голову — хоть Богу, хоть черту. Но и у них сегодня сомнения: надо ли ехать в чужие края?
— Кара-кель дома? — не слушая их, спросил Аман-нияз.
— Ждет он тебя, специально за тобой пришли, чтобы проводить. Отдай своего скакуна джигитам, они накормят-напоят его.
Кибитки Кара-келя стояли на берегу Газават-арнази — широкого канала. Летом, во время обилия воды в Амударье, из канала не только разбирали воду на поля, но по нему свободно ходили парусники. Сам Кара-кель давно уже владел несколькими каюками и зарабатывал большие деньги на них. С ранней весны до поздней осени курсировали его суда от Газавата до Хивы и обратно, перевозя грузы на базар и с базара. Простые дехкане, зажиточные туркменские баи, хивинские купцы — все пользовались его каюками. Три вида каюков — малые, средние и большие — держал он всегда в исправности, и, по мере необходимости, мог отправить в путь любые из девяти имеющихся. Восемь рабов-невольников жили у Кара-келя в черных кибитках. Днем занимались погрузкой и выгрузкой товаров, чинили суда, звенели молотами в кузнице, а ночью хозяин сажал их на цепь и выставлял охрану. Благодаря своим парусникам Кара-кель не только разбогател, но и завоевал авторитет среди газаватцев.
Кара-кель встретил Аманнияза в восьмикрылой кибитке с распростертыми объятиями. На ковре появился чай, затем принесли шурпу и плов. И беседа пошла непринужденно.
— Не дает нам с тобой покоя Мадэмин, чтоб его толстый зад выгрызли шакалы! — лихо начал Кара-кель. — Говорят, он хочет своей славой затмить Надир-шаха. Если это так, то вел бы нас в Персию и Сирию! Зачем ему опять понадобились несчастные сарыки? Да у них кроме грязных кошм ничего нет!
— Дорогой Кара-кель, я и сам не могу понять, к чему связываться Мадэмину с сарыками, — недоуменно пожал плечами Аманнияз, доставая рукой из деревяной чаши ароматный рис. — Люди говорят, что сарыки все еще признают эмира Бухары, но я так не думаю. Сарыки с поклонами бы пропускали караваны Хивы в Афганистан, если бы Мадэмин не терзал их.