— Хорошо, ак-паша, мы будем вести с тобой переговоры. Я потом пришлю к тебе моих слуг.
С этими словами он встал, дав понять, что первая аудиенция окончена. Данилевский вышел во двор и проводил хана до арки, за которой виднелся белый особняк с айванами. Там возле цветочных клумб бегали многочисленные отпрыски хана и сидели в беседках его жены.
Возвратясь в отведенный для посольства дом, Данилевский с любопытством стал наблюдать за отпрысками хана, которые толпились возле запряженной кареты.
Судя по их поведению, они хотели залезть в ландо, но не могли открыть дверцу. Подошли женщины, и тоже ушли ни с чем. Тогда посланник отправил казака, чтобы он завернул откидной верх ландо. Служивый быстро это сделал и возвратился. Детвора гурьбой уселась в ландо. Младший сын хана Мухаммед-Эмин уселся на козлы, взял вожжи и понукнул лошадей. Рысаки дернули с места ландо, оно юзом поползло по аллее сада. Незадачливый кучер слез, осмотрел колеса, вновь сел, вскинул вожжи, и опять повторилась та же история — коляска никак не хотела ехать. Было слышно, как отчаянно, по-своему выругался разозленный отпрыск хана и распорядился привести хивинских лошадей. Хивинские конюхи бросились в конюшню, привели шесть отменных лошадей. Рысаков выпрягли, запрягли своих. Данилевский, братья Зеленины и все остальные из посольства с нескрываемым любопытством наблюдали, что же будет дальше. Мухаммед-Эмин снова взобрался на облучок, дернул поводья — и опять колеса заскрежетали ободами по мелкому гравию.
— Вах-валла, наверное, в колесах русской арбы сидит шайтан! — донесся его голос, и он, спрыгнув, принялся стаскивать из ландо своих сверстников, пиная их ногами.
Данилевский, от души посмеявшись над потехой, спросил, почему не едет коляска.
— А Бог ее знает, ваше высокоблагородие, — отозвался хорунжий. — Надо бы спросить у нашего конюха, мобыть, он знает.
Побежали на конюшню, привели его. Узнав о случившемся, конюх всплеснул руками.
— Не обессудь, бария, я же поставил переднее колесо на тормоз. Боялся, как бы наши рысаки не дернули да не пошли вскачь по ханской усадьбе. Тогда бы переговоры с ханом сорвались по моей вине.
— Сними тормоз, — приказал Данилевский. И направился с офицерами к карете.
Тормоз сняли. Отпрыск хана взобрался на козлы, и ландо легко покатилось по аллее. Когда детвора вдоволь накаталась, русский конюх стал учить хивинского кучера, как пользоваться тормозом и откидывать верх на карете.
Вечером Аллакули-хан сам сел в ландо и велел кучеру ехать в столицу. Он проехал по главным улицам Хивы и скрылся во дворе городской цитадели. В Гульбанбаг он больше не возвращался, да и, судя по поведению его гарема, жить тут в этом году уже не желал: жены с детьми и наложницы хана уехали следом аа своим повелителем. По сути, в Гульбанбаге осталось только русское посольство и слуги хана, прикрепленные к гостям. Несколько дней над увядающими садами стояла чуткая осенняя тишина. Слышно было, как при малейшем дуновении ветерка шуршала облетающая с деревьев листва. Потом прошел небольшой дождь — запахло пылью и влагой, ветви оголились. Чернее стало хорезмское небо, и звезды в нем горели ярко, словно приблизились к земле.
Данилевский, удрученный невниманием хана, ругал хивинские порядки и терпеливо ждал очередного приема. Неожиданно в Гульбанбаг приехали сразу восемь биев на лошадях, с мальчишками-бачами за спиной. Лошадей привязали под деревьями, а сами пошли в гости к русским. Бачи, вынимая из хурджунов кальяны и табакерки, заспешили следом. Бии уселись на полу в комнате посла, подложив под локти подушки. Принесли угощение. Чай пили медленно, и так же неспешно шла беседа ни о чем. Когда же Данилевский попытался заговорить о делах, которые привели его в Хиву, бии дружно выразили свой протест: «Дела будет решать сам маградит, а мы — твои гости и по обычаю ждем от тебя подарков!» Данилевский, посмеиваясь над нагловатым откровением ханских сановников, преподнес каждому по дорогому халату, по куску сукна и кинжалу в серебряной оправе кавказской работы. Перед уходом выдал еще по большой головке сахара, зная, как дорого стоит он в Хиве и не всегда даже бывает в домах богатых людей.
Через несколько дней Аллакули-хан принял Данилевского вторично в городском дворце. Вел себя хан гораздо раскованнее и ласковее, нежели раньше. Но и в этот раз предупредил посла, что по болезни о делах говорить пока не может. Вяло улыбаясь и ежась, указал на приближенных и, к удивлению посла, назвал их министрами:
— Ты, ак-паша, разговаривай пока с моими министрами. Главный у них мой визирь Юсуф-мехтер, — указывал он кивком на сгорбленного вельможу в расшито» золотом парчовом халате и каракулевой шапке