— Бабка, а почему мы не идем к барам?
— Ишь ты, невидаль какая! — с досадой отвечала Ефросинья. — Ай ты бар не видал! Зачем они тебе спонадобились?
— Я тоже хочу играть на скрипке и форпияно, — хныкал Кирилка.
— Сыграешь ишо, успеешь. — Ефросинья гладила мальчика по голове. — Вот дед Касьян покроет барский сарай жестью и тогда поедет в Лянбург да и купит тебя махоньку балалаечку... Будешь тады играть, нас с дедушкой веселить,
И Кирилка стал бредить балалайкой, Без дотошного вопроса: «Когда же дед покроет сарай да поедет зя балалайкой?» — уснуть не мог. Бабушка Фрося каждый вечер отвечала одно и то же: «А вот как барин Кособор денег даст деду, так и поедет он в Лянбург». Но проходили день за днем, неделя за неделей, а дед Касьян даже и не думал никуда ехать. Работал он с утра до ночи на хозяйском дворе, домой приходил усталый и сердитый, Иногда даже не замечал Кирилку. А если мальчишка начинал его донимать балалайкой, то выговаривал в сердцах:
— Да на хрена она тебе нужна, балалайка эта! Разве жизню тремя струнами ублажишь? Жизни нужны твои плечи, горб твой... Вот подрастешь малость, буду учить тебя на жестянщика, а то и к кузнецу пристрою. Там молотом и сыграешь на наковальне. Эта музыка куда как доходнее!
Дед Касьян так и не поехал в город. Однажды, осенью уже, когда завывал за окном ветер и накрапывал дождь, пришел дед с усадьбы, прилег на скамью и, выругавшись сочно, сказал:
— Уехал Кособор... Всю семью свою усадил в коляски и — айда в свой Лянбург. Я ему: «Барин, а деньги?! Как же насчет оплаты-то?» А он мне: «Подождешь, Касьян, нет у меня сейчас с собой ни гроша... Скоро приеду — жди!» Дождешься теперь его, сукиного сына. Я так и брехнул ему вслед: «Чтоб тебе, говорю, сдохнуть, жеребцу!» А он услыхал, карету придержал и пальцем пригрозил. Вот теперь думаю, как бы в суд за оскорбление не поволок.
— А как же балалайка? — Кирилл всхлипнул и стал тереть глаза кулачками.
— Это и есть твоя балалайка... — Касьян тяжело вздохнул и повернулся к Ефросинье: — Ну что, старая, пришла пора соху ладить. Как ни бранись, как ни скули, а хлеб сеять надо... Без него не обойтись. Ты, Кирилка, завтра тоже со мной в поле пойдешь, помогать будешь.
Утречком в длинном полушубке, в большой старой шапке, с прутом шел Кирилл за сохой и покрикивал на лошадь, а дед Касьян поощрял мальца:
— Так, родной, так... Ругнись еще разок, прояви хозяйский характер. Без характера в нашем деле никак нельзя. Наживешь характер — сыт будешь. Задатки в тебе отцовские... Он-то только характером и взял, в министры выбился.
Зимой завыли на все голоса за окнами изб уральские бураны. Барская усадьба, занесенная снегом, безмолствовала. Крепостная челядь, сидя в избах, чинила драные мешки из-под муки и проса, давала сено скотине, а Касьян и в эту стужу не унимался — правил хозяйский инвентарь, тюкал молотком по заступам и мотыгам. Кирилл ходил с дедом на усадьбу, наблюдал за его работой, сам пробовал постучать молоточком. Стремился же он в барский дом с тайной надеждой увидеть фортепиано и поглядеть, как живут бары. Постояв возле увлеченного работой деда, мальчик тихонько выходил из мастерской и отправлялся к большому белоколонному дому. Взойдя на террасу, Кирилл заглядывал в промерзшие, разрисованные морозом окна, но ничего за ними не видел. Однажды взобрался по лестнице на чердак и, разглядывая хлам, наткнулся на старую по трепанную книгу. Была она с картинками, и Кирилл унес ее домой. Дома бабка Ефросинья сокрушалась: «А ну как узнает барин Кособор, тады что?!» Дед заступился за мальца: «Пущай смотрит картинки... Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».
С вечера до полуночи дед Касьян плел лапти, а бабка Фрося сучила пряжу и сматывала шерстяную нить в клубки. Кирилка давно уже приметил, что дед совсем не сидит, а только ходит, стоит, а потом сразу ложится в кровать. Спросил однажды перед сном:
— Дед, а почему ты никогда не посидишь рядом со мной, как бабушка?