- Отпусти меня! - Почти надрываюсь я и вдруг слышу тихий вкрадчивый голос:
- Все будет хорошо, котенок! Я здесь, все будет хорошо.
1.3
С самого рождения дочь не признавала кроватку. И стала спать со мной прямо в роддоме.
Сначала на меня ворчала медсестра, потом мама, затем детские психологи с экрана телефона. Чхать я на них хотела. Саша, обычно капризная, требовательная девица, успокаивалась , стоило взять ее на руки. Сворачивалась клубочком и засыпала, если чувствовала мое тепло.
Когда я переехала, мне до обидных слез не хватало Саши. Первый месяц я промучилась бессонницей, не слыша это посапывание под боком.
Зато психологи теперь были довольны - мы спали раздельно.
Саша в Вологде, я в Москве.
Сейчас что-то изменилось. Я сплю так крепко, так спокойно, как будто больше не одна.
Еще не открыв глаза, провожу рукой по простыне и натыкаюсь на что-то теплое.
С губ почти срывается радостный крик, ко мне, наконец ,приехала мама! Она привезла мою доченьку! Но вместе с пробуждением приходит прозрение: это невозможно…
Переворачиваюсь на другой бок, поджимаю ноги под себя. Подбородок дрожит от сдерживаемых рыданий. Я научилась плакать беззвучно, не самый нужный навык, но других у меня нет.
Зачем просыпаться, если лучше не становится? Все так плохо, что я уже перестала верить в просвет. Этот чертов просвет так далеко, что кажется, его не существует вовсе. И может права была Вера? Может… правда права?
На лоб опускается холодная тряпка. Мышцы сводит судорогой, до того она ледяная. Такой температуры просто не существует.
- Ну, не нужно самодеятельности, обтирать следует теплой водой, - слышу тихий старческий голос.
- Вообще не думал, что в двадцать первом веке температуру сбивают какими-то обтираниями.
Сначала я не узнаю того, второго, но вдруг память безжалостно подсовывает картинки нашего последнего разговора. Господи, ведь я сама дала Егору свой адрес! Фактически выдала себя тому, кто может быть опасен! Зажмуриваюсь посильнее в надежде, что удастся заснуть и, когда проснусь, снова буду одна.
И снова буду здоровой!
Веки тяжелые, голова болит, и эта боль сводит с ума. Но я даже не шевелюсь, чтобы не выдать себя.
- Это самый проверенный метод.
- Лучше бы укололи антибиотики, - зло шипит Егор.
Все это время он говорит тихо, будто боится меня разбудить, но продолжает обтирать лоб и затылок губкой.
- Да что же мы будем лечить антибиотиками, голубчик?! – вздыхает старик. Точнее тот, кого я мысленно окрестила стариком. Его голос похож на скрип деревянного паркета. Такой же дребезжащий и надсадный. – У нее не грипп, не ковид и даже не скарлатина. Все тесты сделаны.
– И что же тогда это? – с отчаянием шепчет Егор. – Она почти сутки не приходит в себя! Нужно же что-то делать!
- Самый обычный вирус, помноженный на недоедание и стресс. Вы бы лучше кормили и заботились о своей девушке, не пришлось бы тогда нас дергать и самому дергаться зря.
- Я со своей… девушкой разберусь сам.
1.4
- Конечно, разберетесь, - миролюбиво продолжает «паркетный» голос. – А пока тихонько транспортируем ее в клинику. Там и питание отличное, и оборудование есть, и персонал. Я вам сиделку при всем уважению не поставлю, ей извините, даже присесть тут негде.
- Предлагаете освободить ей место, - усмехнулся Егор. – Я отсюда не уйду. – И он еще крепче обхватывает мою ладонь.
- Да это понятно уже. Но и вы меня поймите, нам физически не разместить здесь еще и сиделку. Ну не будет она с вами по очереди на стуле спать. И в подъезд я ее не выселю. А так, на скорой, тихонечко довезем, она даже проснуться не успеет.
Эта мысль пугает до дрожи. Знать что тебя возьмут и «тихонечко» увезут, не спросив разрешения. Будто ты не человек – вещь. Я не хочу ни в какую больницу, я хочу, чтобы этот неприятный старик ушел и оставил нас одних!
Поворачиваюсь и хватаюсь за руку Егора, прижимаю ее к лицу:
- Пожалуйста, - слова даются с неимоверным трудом. И голос, он совсем не похож на мой, будто его заменили, - не увози меня никуда! Я хочу домой!
Я говорю это быстро и продолжаю жмуриться. Кажется, если открою глаза, будет очень больно! Кажется, я больше никогда не смогу смотреть на свет и проживу как мышь – в темноте и сырости.