Рекомендации психологов помогают повысить продуктивность чтения. Они используются, в частности, в работе редакторов-текстологов. Так, профессор С.А. Рейсер в учебнике текстологии указывает, что при чтении прозы на строку приходится в среднем семь фиксаций взгляда и еще полторы — на обратное движение, чтобы осмыслить прочитанное. При чтении же стихов обе эти средние цифры почти удваиваются [95, с. 42].
В работе видного психолога Дж. Басуэлла «Как читают взрослые» [6] остроумно показано, какими замечательными свойствами обладает «частица мозга, вынесенная на периферию». Каждый читатель может сам проделать предложенный им простой опыт.
Выберите тут же на странице любую строку и прикройте линейкой или бумажной полоской ее верхнюю часть. Попробовав читать и понимать смысл слов по оставшейся в зоне видимости нижней части строки, вы, конечно, заметите, что это не совсем легко и не все напечатанное можно разобрать. Затем прикройте нижнюю половину строки и читайте по верхней части. Это значительно легче, вы, вероятно, поймете все, что напечатано. Опыт Басуэлла доказывает, что глаз не одинаково, не в равной мере четко воспринимает верхние и нижние половины строк. Мы не обидим нашего преданного друга, если скажем, что он привык при чтении скользить «по верхушкам».
Подтвержденная таким образом способность мозга оперировать с нечетко выраженными понятиями постоянно используется в технике литературной работы, начиная с перепечатки рукописи на пишущей машинке, когда машинистке часто приходится «разгадывать» неразборчивый почерк, и кончая чтением корректуры плохого набора с большим числом пропущенных и перепутанных букв.
По мнению Р. Грегори, зрительные отделы мозга имеют свою собственную логику, свои предпочтения. Естественно предположить, что эта логика и эти предпочтения закрепились в зрительной системе под влиянием опознавательных, то есть графических признаков букв. Если можно так выразиться, верхняя часть буквы (особенно это заметно в прописных, служащих, по А. А. Реформатскому, «опорной вехой в процессе чтения») более содержательна, чем нижняя часть, иными словами — несет больше необходимой для глаза информации.
Вот почему давно ставившийся и не получивший еще окончательного решения вопрос о степени различимости отдельных букв и знаков вызывает отнюдь не академический интерес. Какую реальную пользу мы можем извлечь из обсуждения этого, казалось бы, сугубо специального вопроса, показал еще В. Г. Белинский. В статье «Упрощение русской грамматики. Сочинение К. М. Кодинского», опубликованной в «Отечественных записках» в 1845 году, он предложил «серьезно поговорить о существующем теперь русском алфавите, его некрасивости и производимой им путанице в русской орфографии».
Белинский горячо поддержал автора сочинения в его претензиях: «Он утверждает, что книга, напечатанная таким шрифтом, не может быть красива и изящна, — мало того, не может не быть безобразною в типографическом отношении. Во всем этом мы совершенно, буквально согласны с г. Кодинским; его мнение — наше мнение, хотя он и высказал его первым, независимо от нас» [8, с. 328].
Далее в статье говорится: «Г-н Кодинский находит наши буквы очень неудобными как для красивого и четкого письма, так и для красивой и четкой печати. Он говорит, что в письме и печати беспрерывно смешиваются буквы и, н, п, вместо ю ставят го, вместо г — ч, вместо ш, щ — си, сц, вместо ы — ъс, вместо ми — мс и т.д... Трудно (говорит он) найти книгу или издание, в котором бы не было опечаток. О мелком шрифте и говорить нечего. В иностранной же книжке, французской или английской, как бы толста она ни была, трудно найти одну опечатку — я разумею литерные опечатки, где бы одна буква стояла вместо другой. Отчего же это? Оттого, что латинские буквы четки, круглы, выпуклы и ни одна буква не может смешаться с другой» [8, с. 329].
Присоединяясь к мнению автора «Упрощения русской грамматики» о том, что «обвострение» букв в русском алфавите «ужасно безобразит русскую азбуку и много способствует опечаткам», Белинский нападал на «такое чудище безобразия», каким была пресловутая буква «ять», и предлагал совершенно исключить из русского алфавита ряд букв, включая «фиту» и «ижицу». С присущим ему наступательным пылом он ратовал за повышение удобочитаемости шрифта (как сказали бы мы теперь), вкладывая в свое требование безусловно гражданственную тенденцию — сделать книгу более доступной народу.