Откуда тогда в её жизни взялся этот Инденберг – столичный хлыщ, мутный тип, непонятно на чём поднявшийся, но очень быстро занявший достаточно высокое место в иерархии так называемой «золотой» молодёжи?
Он не просто на Нику «запал», как говорят. Это я бы ещё мог понять. В молодости нам свойственны душевные порывы. Я помню себя в двадцать шесть. Возраст возмужания, но ещё не зрелости, когда делается куча всевозможных ошибок.
Инденберг был из тех, кто ошибок не допускает. Ни одного просчёта, прокола, дурацкого поступка. Он словно вознамерился всех покорить, перешагнуть через мнения, сплетни, зависть, шепотки за спиной. Он чихал на всех и шёл к какой-то понятной только ему одному цели, которую никто не мог просчитать. Оставалось только строить догадки, а их по городу бродило масса – одна другой краше, фантастичнее, а порой и идиотичнее.
Инденберг намеренно выводил меня на открытый конфликт. Я это чувствовал и понимал. Зачем он это делал – загадка.
Он без конца оказывался рядом, как только Ника появлялась в поле его зрения. У него словно радар на неё стоял. Он будто выслеживал и, затаившись, выжидал.
Именно поэтому он был номером один в моём списке подозреваемых, кто бы мог помочь Нике скрыться. О чём-то другом я думать не хотел. Страшился, что если позволю себе предположить худшее, то лучше от этого никому не станет.
У меня зазвонил телефон. Дан.
– Да, – постарался ответить не так быстро, как хотелось. Невероятным усилием воли я старался удержаться в рамках того образа, что создавал годами. Этот панцирь помогал мне не просто выживать, но и уберегал от ненужных волнений, катаклизмов, потрясений.
Всё уже не так. Но я хотел оставить хотя бы видимость себя прежнего.
– Надо отрабатывать другие версии, Стефан, – сказал Дан. – Инденберг всю ночь торчал в ночном клубе, где его видела куча народа. Железное алиби.
Я скрипнул зубами. В железные алиби я не верил. Интуиция подсказывала: Ника сама не могла исчезнуть бесследно. С Даной – тем более. Они приметные. Кто-то бы да засёк шляющихся в ночи девиц.
– Камеры слежения? – спрашиваю, понимая, какой ответ услышу.
– Нет данных за этот период, Стефан.
А вот этого просто быть не может, если они действительно уходили в одиночку. В случайные сбои во время побега я тоже не верю.
– Проверьте все камеры слежения в округе. Где-то что-то выплывет.
– Ещё бы знать, что искать, – буркнул Дан.
Без конкретики искать сложно – понимаю. Поэтому предпочёл дать чёткие инструкции:
– Машину. Пробивайте номера всех автомобилей, что проезжали в непосредственной близости от дома. Не мне тебя учить. Время было позднее, думаю, это будут не тысячи авто. И напряги память. Ты был последним, кто видел их на выходе. И телефоны Даны и Ники проверь.
Дан чертыхнулся.
– Мы работаем над этим.
Я почти слышал, как он скрипит зубами. Дан не любил проигрывать. К тому же, он понимал: это его оплошность, его промах.
Мы все расслабились и допустили ряд непростительных ошибок, учитывая, что в последнее время вокруг нас спокойствием и не пахло. И снотворное в кофе из рук Ники – тоже общий прокол. Слишком уж мы все привыкли, что она тихая и неконфликтная. С Даной такой бы номер не прошёл – я уверен.
Дан отключился, а я сжал в руках телефон.
Замкнутый круг. Мы можем искать иголку в стоге сена до нового пришествия, потому что у нас нет ни единой зацепки. Это столица, а не уездный городок, где каждая собака знает соседа и машину, что проехала ночью по безлюдным улицам.
Мы теряем время. А поэтому я решил действовать хотя бы на ускорение, доверяя собственной интуиции. Иногда информацию можно добыть из воздуха. Или хотя бы утвердиться в собственных подозрениях.
Я снова открываю телефон и набираю по памяти номер, который однажды мои умельцы выудили из телефона Ники.
Я почти на сто процентов уверен, чей он.
Слушаю длинные гудки, и внутри клокочет ярость. Почти неуправляемая, до темноты в глазах, до горечи в глотке. Я чувствую, как в горле бьётся тяжёлым ритмом пульс и пытаюсь расслабить пальцы на левой руке, что непроизвольно сжались в кулак.