– Мне искренне хочется, чтобы твой век продлился подольше. Иначе у кого я буду консультироваться.
– Ты прагматик, Толенька. Нам, романтикам, с вами тяжело. Нет, чтобы сказать, как я тебе ценен в метафизическом плане. А ты – консультация. Упырь ты чекистский, – хмыкнул он.
– Ну да, ГУЛАГ Архипелаг. Сильно вас, интеллигентов, тряхнуло тогда.
– Я историк. Для меня все эти репрессии вполне вписываются в базовые теории власти и государства. Так что я не заламываю руки и к кровавому НКВД отношусь ровно. А тебя так вообще люблю как сына… Ну, так что надо-то?
– Пятый Ситок Тамаха Ан Тира. Говорит это тебе что-нибудь?
– Ничего не говорит, – подумав, покачал головой Одоевский. – Вообще никаких ассоциаций не вызывает. Не похоже ни на библейскую традицию, ни на мусульманскую или индуистскую. Скорее всего, выдумка фантастов. Ты же знаешь, с каким остервенением они окучивают историческую ниву, выдавая свои болезненные фантазии за науку.
Произнес он это с некоторой ноткой неуверенности, будто пытаясь поймать за хвост какую-то мысль.
– Николай Вениаминович, тебя что-то смущает? – напрямую спросил я.
– Что-то смущает, – согласился профессор. – Но что именно?
Я кивнул на турку для кофе – старую, медную, стоящую на электрической плитке:
– Чашку стимулятора?
Кофе настраивает профессора на нужный лад. И активизирует его бездонную память.
– Уговорил, чертяка, – Одоевский занялся приготовлением кофе – это дело он не доверял никому.
Кофе он готовил отличный. Со всего мира его преданные ученики и признательные коллеги присылали ему кофейные зерна. Варил он божественный напиток с какими-то хитрыми добавками.
Я с удовольствием отпил обжигающий кофе. А Одоевский отхлебнул глоток рассеянно. Мысли его явно витали где-то далеко. И это хороший знак.
Внезапно лицо профессора прояснилось. Он вскочил с кресла и подошел к книжному шкафу, занимавшему всю стену до потолка. Обычно этот предмет мебели в начальственном кабинете рассчитан на то, что в нем будут стоять красивыми рядами тяжелые книги с золотым тиснением, которые никто не раскрывает веками, но своим видом они внушают уважение и благоговение. У Одоевского книжный шкаф был завален в беспорядке грудами газетных подшивок и различных печатных изданий – начиная от брошюр и кончая старинными фолиантами.
Пыхтя, он стал копаться в этих завалах. Извлек с задворок толстый том во фривольно-яркой обложке – с драконами, иномирными существами и мордой голливудского археолога Индианы Джонса в центре этого безобразия.
– Во! Серия «Загадки Вселенной». Название – «Опасные рукописи Востока». Подарок главного хранителя Музея Востока Сартакова.
– Как-то не сильно похоже на научный труд, – заметил я.
– Беллетристика. Доктор наук Сартаков очень вовремя приспособился рубить денежки на вспыхнувшем как пожар интересе наших соотечественников к сказочному Востоку. Ну, знаешь, было время, когда миллионными тиражами печатались мемуары всяких тибетских лам, которые и на Тибете никогда не были, а безвылазно прожили в Лондоне или Запорожье.
– Эта книга такого же толка?
– Написано бойко. В детективном ключе. Но в целом объективно. Вот, например, – Одоевский, пролистнув страницы, нашел искомую. – Раздел про «Некроманикон», книгу, выдуманную американским писателем Лафткрафтом. Шизофреники и оккультисты всех мастей почему-то считают ее реальной и тщательно сокрытой от посторонних глаз. Надо отметить, что Сартаков так и пишет – мистификация… Так, дальше… Вот она!
Одоевский аж подпрыгнул от радости, что оказался прав, и его феноменальная память, схватившая эту строчку давно и мельком, не подвела. И процитировал с выражением:
– «Свиток Тамаха Ан Тира» упоминается в монастырских рукописях Индии в начале пятнадцатого века в привычной для Востока многозначительной стилистике – тот, кто освоит скрытые в нем знания, будет наделен силой передвигать звезды». Все…
– Диагноз ясен. Сказки про меняющие мир рукописи. Которые, как говорил Булгаков, не горят. Врал, конечно.
– Брат мой чекист. Ты плохо представляешь силу рукописей. Они – воплощенное слово. Именно обретший слово дух создал мир. Так почему слово не может изменить мир?
– Ты серьезно?
– Еще как серьезно…
– Не замечал в тебе склонности к мистике.
– А зря. Понимаешь, когда углубляешься в любую науку достаточно глубоко – хоть в археологию, хоть в химию, хоть в ботанику, понимаешь – за каким-то пределом наше рациональное осмысление не то, чтобы буксует. Оно просто перестает работать. И есть смыслы гораздо выше, чем наша логика.