Артур Ковальский любил участвовать в разных польско-немецких дискуссионных встречах, особенно в тех, где приглашаемых гостей благодарят не только рукопожатием и лаконичным «спасибо».
Темой дискуссий чаще всего были отношения между Польшей и Федеративной Республикой Германии. «Свободная Европа» живо интересовалась этими диалогами, высылая на наиболее интересные из них своих наблюдателей. В начале 1967 года до Мюнхена дошли слухи, что еще немного — и корреспондент «Трибуны люду» Артур Ковальский начнет отдавать немцам польские Вроцлав, Щецин и Гданьск. Когда кто-то впервые упомянул об этом в буфете, Юзеф Птачек коротко отрезал:
— Это невозможно!
Розпендовский рассуждал несколько иначе.
— Не означают ли такие выступления Ковальского, — говорил он совершенно серьезно, — смягчение позиции Варшавы в отношении западных и северных земель…
Я избегал участия в этих дискуссиях, хотя мне очень хотелось спросить Птачека, что именно, по его мнению, невозможно. Но я воздержался от этого, ибо Птачек, считавшийся в польской секции человеком, которому не доверяет CIA, часто делал прямо-таки провокационные заявления. Я подозревал, что за этим кроется какая-то намеренная игра. Слишком много знал Птачек о настроениях, распространенных в польской секции, для человека, который собирал бы эти сведения только для себя. Слишком настойчиво интересовался он взглядами сотрудников и часто заводил разговоры на довольно скользкие темы, которых на радиостанции обычно избегали. Не думаю, что делал он это по легкомыслию. Я наблюдал его в разных ситуациях и всегда приходил к одному и тому же мнению. Подозрительность не входит в число положительных черт характера, но в моем положении, когда в чужой среде я мог рассчитывать только на собственные силы, я не мог позволить себе роскошь доверчиво относиться ко многим явлениям, на первый взгляд нормальным или находящим оправдание в свете конкретных обстоятельств. Мне приходилось постоянно вникать в их внутренний механизм, искать скрытые пружины, сопоставлять и анализировать разные изолированные факты, изучать их причинные связи. Со временем эта привычка, продиктованная суровой необходимостью, о которой мне то и дело напоминал Центр, делалась понемногу моей второй натурой. Постоянная напряженность внимания, первоначально изнуряющая, становилась естественным состоянием организма. Какая-то внутренняя система самоконтроля, остерегавшая от неосторожного шага или слова, действовала уже без участия сознания.
Вот почему я не мог вступать в дискуссии с Птачеком или же вести разговоры с Розпендовским, так далеко идущим в своих предположениях.
Не знаю, был ли Розпендовский первым, кто заглянул в газету «Westdeutsche Rundschau» от 1 февраля 1967 года. Именно там можно было прочитать, какую позицию занял Артур Ковальский во время одной из публичных дискуссий. Корреспондент этой газеты писал: «Подвергшись атаке, он не переходит к обороне. Он принимает возражения к сведению и признает факты… Поляки также совершали бесчестные поступки в отношении немцев. Для многих немцев потеря родины была большим ударом. Со всем этим согласен А. Ковальский…»
Возбужденный Розпендовский ходил с газетой по секции. Позиция, занятая Артуром Ковальским, который, что ни говори, был не просто обывателем, случайно оказавшимся на Западе, а корреспондентом ведущей польской газеты, вызвала большой интерес и массу комментариев. Все задумывались над тем, говорит ли он только от своего имени или же представляет какие-то новые политические силы, голос которых наконец-то начинает раздаваться в Варшаве, на что постоянно рассчитывала «Свободная Европа».
В действительности дело обстояло проще. Зная немного обстановку, существующую в Федеративной Республике Германии (хотя бы только из местной прессы, радио и телевидения), наблюдая через призму документов, хранящихся в архивах Polish Research and Analysis Unit, извилистые пути многих бывших польских граждан, можно было понять, что Артур Ковальский готовит почву для того, чтобы остаться на Западе, и, пользуясь пока еще корреспондентской карточкой польского журналиста, преступно злоупотребляет в интересах враждебных Польше сил своим положением и сознательно искажает взгляды нашего общества. Задним числом нетрудно изображать из себя пророка, и я не намерен этого делать. Я хотел бы только напомнить о типичном для того времени механизме поведения определенных людей, которые, действуя по холодному расчету, не считаясь ни с интересами общества, которое их воспитывало, дало им соответствующие посты и почести, ни с элементарными принципами этики, играли много лет роль «самоотверженных деятелей», никогда не забывая повернуться в ту сторону, откуда раздается шелест банкнот. Примером мог бы послужить не один Ковальский, не обязательно Артур, и не только бывший корреспондент «Трибуны люду».