Вы хотите такой правды?
Нет, вы не хотите такой правды. Напротив, вы тешите себя надеждой: вот явится некий мудрец, который все объяснит и все слепит. И из слепленного образуется сам самой какой-нибудь смысл (но без лжи!). Однако вместо мудреца является безумец, он ставит свой сапог на возвышенье, и вы поклоняетесь ему, ибо своим сапогом, как вам кажется, он скрепляет распавшееся. И вы говорите: вот он, мудрый отец-реформатор! И вы славите его — вовсе не по принуждению, а с радостью, по естественной склонности души. Ведь вы и сами-то в своей обычной жизни разве не врете и не оправдываете себя разными благовидными предлогами? Врете. И оправдываете. И вас оправдывают, потому что врете не только вы и еще потому, что врать — это обязанность, это способ выжить! Если с вас содрать рогожу лицемерия, то вы лгуны еще почище меня. А иначе как к вам прикажете относиться, когда вы, не отворачивая глаз, своему ребенку заливаете, будто его бабушку вы отправили в дом престарелых из человеколюбия, в противном бы случае ее съели серые волки? И что была, наверное, причина, и его дедушку не просто так эти серые волки взяли и увели много лет назад неизвестно куда, и спросить теперь не с кого, где его съели? И что вы сами в недавнем прошлом, очень большой серый волк, вероятно, не так уж сильно на дорогах лихоимствовали, коли вас сочли возможным проводить без шума на заслуженный отдых?
Я понимаю, вы врете без охоты, как бы уступая, понуждаемые исключительно обстоятельствами. Но зачем же уж так? Ведь вы и сами знаете, что такова ваша природа и что в соответствии с природой вы исполняете положенный урок. А я призываю: долой ханжество и лицемерие! Ура прямоте и простоте! Да здравствует святая откровенная ложь!
Стало быть, от вас я отличаюсь лишь честностью, последовательностью и принципиальностью. А поскольку абсолютной правды как таковой вообще на свете нету, то и выходит: есть только то, что мы умеем и хотим видеть. И во что с разной степенью рвения на данном отрезке верим.
Птоломей, как известно, не лгал, но заблуждался. Однако лучше бы он нагло, бесстыдно лгал. Ошибка его была бы менее трагичной для окружающих и потомков.
Следовательно, от лживого Птоломея я отличаюсь лишь одним: я сознательно, я обдуманно утверждаю ложь. Да, говорю я вам в глаза, Солнце движется вокруг Земли, и вы спокойно можете мне не верить! Да, кричу я в ваши уши, Земля стоит на трех китах, и вы можете до конца дней вслух сомневаться и при этом умрете естественной смертью, в своей постели!
Имеющий уши да слышит: не желая быть исказителем поневоле, я стал им по вдохновению и призванию. Имеющий глаза да видит: не желая врать и стыдиться, стыдиться, но врать, я возвел ложь в нравственный закон. Мысль изреченная есть ложь? Это все пустяки! Что есть ложь, как не изложенная в доступной форме правда? А что есть правда, как не разновидность лжи? Правда — это хлеб, а ложь — вода. И то, и другое жизненно необходимо. Значит, я в том абсолютно убежден: ложь необходима человечеству куда больше правды — для сохранения и продолжения рода…
Впрочем, все вышесказанное вы вольны толковать и как не слишком удачную и горькую шутку. Ведь особенно запирать я вовсе не намерен… Так, в некоторых местах разве что. И то по частностям. А в основном изложенное ниже просто-напросто мой честный взгляд. Моя исключительно индивидуальная версия. К тому же надо иметь в виду: никто и ничто меня теперь не проверит и не опровергнет. Даже приводимые мною записки Алексея. Даже документы. Да что там документы! Если язык нам дан, чтобы скрывать свои мысли, то документ — во все времена — и составляется, чтобы скрывать само время.
«…И плывут облака, почти касаясь алой звезды, осенившей пронзительно-белый обелиск. И течет вечная вода речки Чертуньи, множа своим отраженьем красные звезды… Их много, этих звезд, их много было, парней, ушедших ненадолго на войну и не вернувшихся сюда уже никогда…
Бореев, Бореев, Бореев, Бореев — всего 17 человек.
Огольцов, Огольцов, Огольцов, Огольцов. Огольцов, Огольцов — всего 10 человек.
Прохожев, Прохожев, Прохожев, Прохожев, Прохожев, Прохожев — всего 21 человек.
157 человек проводило село на войну. Вернулось 24…
Над рекой, над тихими струями, скользящими у самого подножья обелиска, сидит человек: светлые прямые волосы, крупные темные глаза, неправильной формы, но красивое, волевое лицо. У Алексея Тарлыкова, директора местной школы, нет в Яншине своих могил, он приезжий, но память тем и сильна, что заставляет страдать со всеми — за чужих, становящихся родными, близкими. Именно его, Тарлыкова, заботами и поднялся этот легкий обелиск в селе Яшкине — в пяти верстах от райцентра, в сорока годах от большой войны…»