Вновь сомнение. Ей в её однокомнатной халупе можно будет жить на эти деньги целый год. Кроме того. Прямо сейчас можно закрыть глаза и позволить. Позволить коснуться себя самым обжигающим на свете рукам. А потом… на рассвете забыть это. Навсегда оставить случайное воспоминание в этой каюте.
Она молчала. Зрачки беспорядочно носились по полу.
— Двадцать. — Его улыбка становилось все шире. Прогибал, продавливал. Не силой своей жуткой ауры и авторитета, так силой денег. Как и всегда.
— Макс. — Губы дрожали. Ладони потели, и девушка нервно вытерла их о футболку. — Я не думаю, что…
— Тридцать. — Он прищурился. — Подумай хорошо, я не буду поднимать цену до бесконечности. Тридцать тысяч долларов люди получают за год на неплохой работе. Вернешься в Миннесоту, будешь жить безбедно как минимум год.
В тот же момент её едва не прострелило. Аронст сжала кулаки, затем мрачно, отчужденно усмехнулась.
— Нет Макс, я — пас, спасибо.
— Что это за очередной строптивый выпад? — Прорычал тот. Улыбка превращалась в оскал.
— Я просто подумала, что не настолько люблю деньги, чтобы потом чувствовать чудовищное унижение. — Она подняла на него глаза. — Не поверишь, но не настолько. Деньги по жизни можно заработать. Да, в моем случае яхту я себе не куплю. И отдых тут, и даже крутое дизайнерское платье. Но за то потом я не буду чувствовать себя униженной и использованной. Деньги того не стоят. Чувство… что о тебя вытерли ноги может преследовать потом годами. Я на психотерапевта потрачу больше, чем сейчас заработаю.
Грегораст вновь гневно раскрыл глаза. Деревенская дура из Миннесоты отказывается унижаться, даже за деньги. А вот он сделал это пару минут назад. Сказал «люблю», когда хотел поставить перед собой на колени. Сейчас это бесило едва не до дрожи. Дура не прогибалась. И прямо сейчас он не мог с этим ничего сделать.
Она опустила глаза. Почти сломал. Почти согласилась. Если бы не одна скользкая, случайная фраза: «вернешься в Миннесоту, будешь жить безбедно как минимум год».
Это говорит ей тот, кто пару минут назад признавался в любви? То есть… его любовь строго датируется месяцем, который Дэлл проведет здесь, и не более? Судя по всему, Грегораст, в таком случае, планировал с ней «высокие» отношения. «Я не на помойке себя нашла, чтобы сознательно становиться развлечением для сынка очередного магната».
Да, Аронст хотела хорошей жизни. Она мечтала о ней. Но не такой ценой.
Он тяжело дышал. Сжимал кулаки, потом расслаблялся, потом вновь их сжимал. В зрачках одна за другой танцевали эмоции негодования, ненависти, похоти. Парень так и не отрывал глаз от мягких влажных губ. Медленно поднял руку, после чего осторожно, едва ощутимо провел по ним большим пальцем.
— Знаешь, Дэлл. — Тихо чеканил Макс. — До этого дня мне нравилось чувствовать эмоции. Любые. Я не боюсь потерять людей, не боюсь сказать лишнего. Не боюсь… сделать что-нибудь не так, потому что все покупается, и все продается, вопрос в цене. Обижу? Значит, откуплюсь. Разочарую? Тоже откуплюсь. Найду, чем. — В глазах сверкнуло нечто жуткое. — Так что когда ты не пришла ко мне в уборную… я ощущал азарт. Сперва. Потом взбесился. Теперь я тебя практически ненавижу. — Он надавил на девичьи губы и коснулся ровных передних зубов. — Ненавижу. Ты должна была спустить мне это с рук. Тот танец. Не за извинение, так за чувства. не за чувства, так за деньги. Какого хера сейчас происходит? Какого хера бедная девочка из Миннесоты заставляет меня чувствовать полным идиотом? — Молодой человек навис над своей гостьей, и та ощутила плечами касание длинных прядей волос. — Мне теперь хочется посмотреть на твоего необыкновенного из университета. Я же лучше, я знаю. И ты это… должна знать, у тебя же есть глаза. Иначе бы ты не пришла на пляж в тот вечер. — Губы исказила слабая ухмылка.
— Необычно видеть тебя искренним. — Она проглотила ком. — Ты перестал ломать комедию про любовь. Спасибо.
— Ломать комедию? Дура. — Рука скользнула вниз и сжала подбородок.
Он резко наклонился, касаясь её губ своими. Аронст раскрыла глаза, попыталась попятиться, но едва не упала спиной на кровать. Сердце так громко стучало в ушах, что дышать становилось сложно. По спине полз холод, пальцы на руках дрожали. Сжимает щеки, лезет языком в рот. Его надо оттолкнуть, но тело словно оцепенело. Поцелуй можно считать предательством себя? Она не знала. Но надеялась сторговаться с совестью, как только выйдет выкрутиться из его рук и сбежать отсюда. Мужская ладонь гладила спину, продолжала задирать футболку.
Ему должно стать легче, оттого что в его признание не поверили, вот только не становилось. Теперь от этого тоже было злостно, и хотелось, чтобы поверила. Он говорит такие слова, а она называет их комедией?